Вдохновляющий пример Стивена Кинга

[cotomania]

Это отрывок из книги Стивена Кинга "Как стать писателем". Спасибо ему, что он не постеснялся написать это. Избавил меня от многих сомнений.

Исповеди алкоголиков. Стивен Кинг о своем алкоголизме


Алкоголики выстраивают защиту, как голландцы - плотины. Первые двенадцать лет своей семейной жизни я себя уверял, что “просто люблю выпить”. Еще я использовал всемирно известную “Защиту Хемингуэя”. Хотя вслух это никогда не произносилось (как-то это не по-мужски), защита эта состоит в следующем: я - писатель, а потому человек очень чувствительный, но я - мужчина, а настоящий мужчина своей чувствительности воли не дает. Только слабаки так делают. Поэтому я пью. А как еще мне пережить экзистенциальный ужас и продолжать работать? А кроме того, я себя контролирую. Как настоящий мужчина.

Потом в начале восьмидесятых в штате Мэн приняли закон об утилизации бутылок и банок. Теперь шестнадцатиунциевые банки “Миллер лайт” у меня летят не в мусорку, а в пластиковый контейнер в гараже. Как-то в четверг я вышел бросить туда еще парочку погибших бойцов и заметил, что контейнер, в понедельник еще пустой, уже почти полон. А поскольку “Миллер лайт” в доме пью только я... "Трам-тарарам, я же алкоголик!” - подумал я, и контрмнения у меня в голове не возникло - в конце концов я же тот самый, который написал “Сияние”, даже не понимая, что пишет о себе самом. Реакцией моей на эту мысль было не опровержение, не сомнение - это было то, что я назвал бы перепуганной уверенностью. “Значит, надо поосторожнее, - ясно помню я, как думал дальше. - Потому что если ты влипнешь..."

Если я влипну, переверну машину на проселке или ляпну чего-нибудь в интервью в прямом эфире, мне кто-нибудь обязательно скажет, что надо бы мне пить поменьше; а сказать алкоголику, чтобы он пил поменьше, - это как сказать человеку, сожравшему мировой стратегический запас касторки, чтобы он срал поменьше. Один мой друг, который через это прошел, рассказывал забавную историю о своих первых робких усилиях уцепиться за все быстрее ускользающую жизнь. Он пошел к психологу и сказал, что жена волнуется, потому что он слишком много пьет.

- А сколько вы пьете? - спросил психолог. Мой друг поднял на него недоуменные глаза.

- Сколько есть, столько и пью, - ответил он, поскольку это было очевидно.

Я его понимаю. Уже почти двенадцать лет, как я последний раз выпил, и все равно я не могу поверить своим глазам, когда вижу в ресторане кого-нибудь с недопитым бокалом. Меня тянет подойти и заорать: “Допивай! Какого черта не допиваешь?” - прямо в лицо такому человеку. Рассуждения насчет того, что пьем для компании, я считаю смехотворными. Не хочешь напиваться - пей кока-колу. В последние пять лет, когда я пил, вечера у меня заканчивались одинаково: я все оставшееся в холодильнике пиво выливал в раковину. Иначе эти банки звали меня, пока я не вылезал из кровати и не выпивал еще одну. И еще одну. И еще одну.

К восемьдесят пятому году я к своим алкогольным проблемам добавил наркоманию, но продолжал функционировать, как и многие, кто колется и нюхает, на самом краю профессионализма. Перестать мне было бы страшно - я уже не представлял себе другой жизни. Принимаемые наркотики я прятал как только мог - и от страха (что со мной будет без допинга? Я уже забыл, каково это - быть чистым), и от стыда. Я снова вытирал задницу ядовитым плющом, только теперь ежедневно, а на помощь позвать не мог. У нас в семье так не делается. У нас в семье продолжаешь курить сигареты, танцуешь посреди разлитого желе и свои проблемы решаешь сам.

Но та часть моего существа, которая пишет, глубинная часть, которая знала, что я алкоголик, еще в семьдесят пятом, когда писалось “Сияние”, этого не принимала. Молчание - это не для нее. И я начал вопить о помощи единственным способом, который был мне доступен, - своей прозой и своими чудовищами. В конце восемьдесят пятого я написал “Мизери” (заглавие точно отражает состояние моего сознания!), в которой писателя держит в плену и пытает сумасшедшая медсестра, Весной и летом восемьдесят шестого я написал "Томминокеров”, часто работая до полуночи, а сердце “стучало сто тридцать раз в минуту, а ноздри заткнуты ватой, чтобы остановить кокаиновое кровотечение.

"Томминокеры” - научно-фантастическая сказка в стиле сороковых годов, где героиня-писательница обнаруживает инопланетный корабль, погрузившийся в землю. Экипаж на борту не мертвый, а в анабиозе. Эти инопланетные создания залезают тебе в голову и начинают.., ну, в общем, шевелиться. Ты обретаешь невиданную энергию и сверхъестественный интеллект (писательница эта, Бобби Андерсон, создает в числе прочего телепатическую пишущую машинку и атомный водонагреватель). А взамен ты отдаешь душу. Это была самая лучшая метафора для алкоголя и наркотиков, которую мог найти мой усталый и перенапряженный мозг.

Но прошло немного времени, и убедившись наконец, что я не собираюсь выходить из этого штопора сам по себе, на сцену вышла моя жена. Это было нелегко - я ушел так далеко, что до меня было почти что не докричаться, - но она это сделала. Она организовала группу вторжения из членов семьи и друзей, и относиться ко мне стали по принципу “Ты сам себе устроил ад”. Табби начала с выбрасывания из моего кабинета мусора мешками: банок из-под пива, окурков, кокаина в граммовых флакончиках и кокаина в бумажных пакетиках, кокаиновых ложечек, перемазанных соплями и кровью, “валиума”, “ксанакса”, флаконов сиропа от кашля и таблеток, даже флаконов зубного эликсира. Где-то за год до того, видя, как быстро исчезают из ванной флаконы “листерина”, Табби спросила, уж не пью ли я эту дрянь. Я с благородным негодованием ответил, что даже и не думаю. Так оно и было. Я пил “скоуп”. Он вкуснее, тем более с привкусом мяты.

Вторжение это, которое было так же неприятно для моей жены, детей и друзей, как и для меня, вызвано было тем, что я подыхал у них на глазах. Табби сказала, что у меня есть выбор: могу принять помощь и ожить, а могу выметаться из, дому ко всем чертям. Она сказала, что она и дети меня любят и что по этой самой причине не хотят быть свидетелями моего самоубийства.

Я стал торговаться, потому что так всегда поступают наркоманы. Я был обаятелен, потому что они обаятельны. В конце концов мне были даны две недели на размышление. Вспоминая это теперь, я понимаю все безумие этого решения. Стоит человек на крыше горящего здания. Подлетат вертолет, зависает над ним, бросает лестницу. “Лезь!” - кричит человек, свесившись из дверцы. Хмырь на крыше горящего дома отвечает: “Дайте мне две недели подумать”.

Но я действительно думал - насколько мог в своем тухлом виде, - и что действительно заставило меня решиться, так это была Энни Уилкс, психованная сестра из “Мизери”. Энни - кокаин, Энни - алкоголь, и я решил, что хватит с меня быть ее ручным писателем. Я боялся, что не смогу работать, если брошу пить и нюхать, но решил (опять-таки насколько это было мне доступно в том растерзанном и угнетенном состоянии духа), что пожертвую писательством ради того, чтобы остаться с моей женой, чтобы видеть, как растут мои дети. Если до этого дойдет.

Конечно, до этого не дошло. Мысль, что творчество и дрянь, меняющая сознание, ходят парами, - это один из величайших мифов поп-интеллигенции нашего времени. Четыре писателя двадцатого столетия, на чьей ответственности это по большей части лежит, - Хемингуэи, Фицджеральд, Шервуд Андерсон и поэт Дилан Томас. Это они создали наше представление об экзистенциальной англоязычной пустыне, где люди отрезаны друг от друга и живут в атмосфере эмоционального удушья и отчаяния Эта концепция хорошо знакома почти всем алкоголикам, обычная же реакция на нее - приятное удивление. Наркоманы-писатели - обычные наркоманы. Такие же, как наркоманы-землекопы. “Все заверения, что наркотики и алкоголь необходимы для притупления болезненной чувствительности, - чушь и самообман. Я слышал, как пьющие водители снегоочистителей говорили, что пьют, чтобы укротить демонов. Без разницы, кто ты - Джеймс Джонс, Джон Чивер или простой алкаш, закемаривший под стенкой автовокзала: для наркомана право пить или нюхать должно быть сохранено любой ценой. Хемингуай и Фицджеральд не потому пили, что были творческими натурами, одинокими или слабыми духом. Для творческих людей, быть может, действительно больше риск алкоголизма, чем в других профессиях - ну и что? Все блюющие в сточной канаве похожи друг на друга.

К концу своих приключений я уже пил по упаковке шестнадцатиунциевых банок за вечер, и есть у меня один роман. “Куджо”, который я еле помню, как писал. Это я говорю не с гордостью и не со стыдом, а только с неясным чувством грусти и потери. Книга эта мне нравится. И мне жаль, что я не помню, как радовался, когда заносил на бумагу удачные места.

А в худшие моменты я уже не хотел пить, но и трезвым быть тоже не хотел. Я был извлечен из жизни. В начале пути обратно я просто старался поверить людям, которые говорили, что жизнь изменится к лучшему, если я дам ей время. И я не переставал писать. Многое получалось слабо и плоско, но все же я писал. Эти несчастные страницы я совал в нижний ящик стола и начинал что-нибудь новое. Мало-помалу я снова поймал ритм, а потом вернулась и радость работы. С благодарностью я вернулся к своей семье, к своей работе, с облегчением. Я вернулся, как возвращается человек в летний дом после долгой зимы, прежде всего проверяя, что ничего не сломано и не украдено за время холода. Так и было. Мы все были вместе, были одним целым. Как только оттают трубы и включится свет, все заработает. Так и стало.

[gav]

Я тоже это читал.
Там и бухло было, и нарко.
Но ведь нашел силы. Благодаря поддержке жены и семьи, к счастью

[cotomania]

Я тоже это читал.
Там и бухло было, и нарко.
Но ведь нашел силы. Благодаря поддержке жены и семьи, к счастью

Я читала полностью. Человек тоже думал, что больше никогда не сможет писать. Но решил пожертвовать делом своей жизни ради трезвости, ради своей семьи. В результате получил все.

[Marina]

Я читала полнфостью. Человек тоже думал, что больше никогда не сможет писать. Но решил пожертвовать делом своей жизни ради трезвости, ради своей семьи. В результате получил все.

О да, я тоже читала полностью! Кинг такой Кинг, что даже книжку о том, как писать книги, умудрился написать увлекательно
И его пример меня очень успокаивает. Раз уж даже у него был период, когда думал, что не сможет писать, то что уж говорить о простых смертных ))) (хотя вроде потихоньку все налаживается в этом плане, тьфу-тьфу-тьфу)

[Soberbender]

В результате получил все.

Он сделал правильный выбор. Выбор между трезвостью и пьяным угаром в пользу трезвости не может быть неправильным. Нету никаких оправданий или плюсов в пожирании алкоголя. Нет и быть не может. Он всегда, по определению и однозначно будет ухудшать твою жизнь, ломать и коверкать твой мир и тебя самого. Окрашивая жизнь в неестественно яркие тона, он убивает эту самую жизнь. Лишает смысла, интереса и радости. Поэтому, бросив пить, Кинг ничего не потерял, а лишь выиграл. И выиграл немало -- возможность снова писать, практически вернул свою семью и остался в живых. Немало.

[cotomania]

О да, я тоже читала полностью! Кинг такой Кинг, что даже книжку о том, как писать книги, умудрился написать увлекательно
И его пример меня очень успокаивает. Раз уж даже у него был период, когда думал, что не сможет писать, то что уж говорить о простых смертных ))) (хотя вроде потихоньку все налаживается в этом плане, тьфу-тьфу-тьфу)

Я была уже в отчаянии. Но тоже начинает все налаживаться. Особенно, когда стала ноотроп пить. Сосуды расширила моего многострадального мозга. Уже верю, что все будет хорошо.

[Soberbender]

Уже верю, что все будет хорошо.

Юль, хоть верь, хоть не верь -- раз бросила пить, все начнет налаживаться, разруливаться, улучшаться (не без твоей помощи, конечно). Так что все лучшее -- там, впереди!

[Alenchik]

Читала тоже,но перечитать не помешает)побольше бы таких исповедей от таких людей...

[Rediska]

Перечитала снова. Заодно прочла и про Фицджеральда

Американская литература знает много писателей с трагической судьбой, преждевременно сошедших со сцены, не осуществив того, что обещало их дарование. Посреди шумного торжища американской жизни они погибали от одиночества, от алкоголизма, от безнадежного отчаяния, без какой-либо помощи, без слова участия, как если бы они находились в безлюдной пустыне. Каждый такой случай вновь привлекает внимание мыслящих людей во всем мире к порокам американской капиталистической культуры и каменно-равнодушного к людским судьбам «американского образа жизни», в которых не только слились воедино, но и достигли предела общие пороки буржуазно-капиталистической цивилизации.

В период «между двумя войнами» наиболее печальной драмой такого рода была гибель одного из самых выдающихся представителей новой американской прозы, автора «Великого Гэтсби» и «Ночь нежна» — Скотта Фицджеральда.

В 1920 году двадцатичетырехлетний Фицджеральд напечатал роман об американской студенческой молодежи «По ту сторону рая» и первым из своего поколения, опередив только еще готовивших свои дебюты Хемингуэя и Фолкнера, добился признания. Книги принесли автору литературный успех, а вместе с успехом и деньги. Вчера еще никому не известный провинциал, он стал состоятельным человеком, поселился с женой в одном из самых дорогих нью-йоркских отелей. Очень скоро молодые Фицджеральды, не знающие счета деньгам, сумасбродные прожигатели жизни, становятся всем известными персонажами светской газетной хроники.

Фицджеральд был писателем яркого и бесспорного дарования; вступая в литературу, он горячо верил в свой талант и оптимистически рисовал себе свое писательское будущее. Однако он не сумел сразу провести твердую защитную линию, которая отделила бы его цели и идеалы художника от низменных целей американских имущих классов. Не сделавши этого, он неминуемо должен был пасть жертвой разрушительного влияния буржуазной цивилизации.

Если исходить из одних лишь внешних фактов жизни молодого Фицджеральда, может показаться, будто, не раздумывая долго и даже не сопротивляясь, он пришел к решению, что беспечальная жизнь состоятельного человека и есть его идеал, вполне совместимый с писательской деятельностью; что он вправе эксплуатировать свой талант, как если бы то был инвестированный капитал или приобретенный в собственность нефтяной источник.

В действительности дело обстояло много сложнее. Именно по этому коренному вопросу и в душевном мире, и в творчестве Скотта Фицджеральда обозначилось с самого начала мучительное противоречие. Полное осознание его пришло, однако, к писателю гораздо позднее.

После успеха своей первой книги Фицджеральд стал модным автором, высоко котирующимся на американском литературном рынке. Когда доходы от книги пришли к концу, он стал по дорогой цене продавать в журналы написанные более или менее наспех рассказы. Таких рассказов он написал за свою жизнь множество, и большая часть из них недостойна его таланта. Самые крупные, рекордные для своего времени гонорары платил Фицджеральду популярный американский еженедельник «Сатердей ивнинг пост», редактор которого Лорример («большой пес Лорример», как окрестил его с проклятием американский поэт Джордж Стерлинг) снискал в американской литературе зловещую славу скупщика и губителя молодых талантов. Нельзя сказать, чтобы Фицджеральда не предупреждали о том, что он вступил на опасный путь. Так, известный американский романист Чарлз Норрис писал ему в ноябре 1920 года по поводу первых же рассказов, появившихся в «Сатердей ивнинг пост»: «Если вы намерены и далее сотрудничать в этом досточтимом журнале, то рекомендую вам переименовать его в „Могилу, где похоронен талант Скотта Фицджеральда“. Лорример обгложет вас до костей, а потом выбросит в мусорную корзину…» [1] В конечном счете пророчества Чарлза Норриса оправдались.

Дальнейший жизненный и творческий путь Фицджеральда развивался следующим образом. В 1922 году он выпустил роман «Прелестные и проклятые» — о молодых людях из среды нью-йоркской артистической богемы. Хотя жизнерадостность Фицджеральда и эмоциональный напор не ослабевают и в этой книге, в ней ощущается нарастающее беспокойство автора по поводу судьбы воспеваемых им молодых гедонистов. В 1924 году Фицджеральд с женой уезжает во Францию, где в Париже и на Ривьере концентрируется в это время колония американской литературной и артистической молодежи. С небольшими перерывами он живет во Франции до 1930 года. Здесь в 1925 году Фицджеральд создает «Великого Гэтсби», свое самое совершенное произведение, в котором он, хоть и не отдавая еще себе в том полного, до конца, отчета, выступает как художник, «голосующий» против американского капитализма, отделяющий свой идеал красоты и нравственности от эстетических и моральных стандартов американских господствующих классов. «Великий Гэтсби» показал силу и глубину таланта Фицджеральда, но не имел в США коммерческого успеха. От Фицджеральда ждали и требовали «джазовых рапсодий», с которыми реклама уже накрепко связала его имя и славу.

После «Великого Гэтсби» наступает жизненная катастрофа Фицджеральда и постепенное падение его сил и таланта, хоть и прерываемое еще великолепными взлетами. Из веселого кутилы он превращается в запойного пьяницу и скандалиста; недовольство собой, своей жизнью и творчеством топит в вине; разрушает свое здоровье и подрывает собственную веру в себя как художника.

Светлые пятна в угарной жизни Фицджеральда — дружба с Рингом Ларднером, крупным американским юмористом и сатириком 1920-х годов, вскоре погибшим от туберкулеза и алкоголизма, и с молодым Эрнестом Хемингуэем, которому Фицджеральд помогает начать печататься. Однако, восхищаясь равнодушием Ларднера к денежному успеху и железной писательской дисциплиной Хемингуэя, сам Фицджеральд не решается сойти со своего пути. «Сатердей ивнинг пост» взвинчивает его гонорары, доводя их до четырех тысяч долларов за рассказ; Фицджеральд завязывает также коммерческие отношения с Голливудом и с году на год откладывает серьезные планы.

В «Празднике, который всегда с тобой», посмертно вышедших воспоминаниях о своей жизни в Париже в 20-х годах, Хемингуэй пишет о близости с Фицджеральдом, причем одновременно жалеет его и порицает за слабость. Известные рассуждения Хемингуэя в «Зеленых холмах Африки» о трудной судьбе американских писателей, как и аналогичные мотивы в «Снегах Килиманджаро», также в значительной степени навеяны мыслями о Фицджеральде. Следует, впрочем, заметить, что при несомненной симпатии Хемингуэя к Фицджеральду он не обнаруживает достаточной глубины ни в оценке его творчества, ни в понимании его личной трагедии.

В 1930 году жена Фицджеральда Зельда, участница всех его кутежей и безумств, заболевает неизлечимым психическим расстройством, и этот удар заставляет писателя как бы одуматься — уже на краю физической и творческой гибели.

Он начинает борьбу с тремя угнетающими его «демонами»: алкоголизмом, болезнью горячо любимой жены, наконец, с пагубной для его таланта прикованностью к колеснице богатства, преуспеяния. Эту борьбу он ведет в течение десяти лет и, так и не одержав решительной — до конца — победы, умирает в 1940 году, сорока четырех лет от роду.

[cotomania]

Мне сейчас очень трудно не начать писать бред, зато быстро. Потому что деньги очень нужны((
Но так ничего хорошего не получится.

[Fenix_bird]

Ой, как печально. Не знала про него

[Natalina]

Я стал торговаться, потому что так всегда поступают наркоманы. Я был обаятелен, потому что они обаятельны. В конце концов мне были даны две недели на размышление. Вспоминая это теперь, я понимаю все безумие этого решения. Стоит человек на крыше горящего здания. Подлетат вертолет, зависает над ним, бросает лестницу. “Лезь!” - кричит человек, свесившись из дверцы. Хмырь на крыше горящего дома отвечает: “Дайте мне две недели подумать”.