Книга "Джон ячменное зерно". Джек Лондон

Фильмы, ролики, аудиозаписи и книги об алкоголизме.
Аватара пользователя
gav
Russia
Модератор
Сообщения: 17180
Зарегистрирован: 30 июн 2018, 13:49
Имя: Алексей
Откуда: Химки
Контактная информация:

Книга "Джон ячменное зерно". Джек Лондон

Сообщение gav »

Глава XXX
Мое выздоровление отчасти выражалось в том, что я снова начал находить удовольствие в мелочах, в ничтожных пустяках, не имеющих отношения к книгам или проблемам бытия. Я стал увлекаться играми, забавами, плаванием, пусканием воздушного змея, возней с лошадьми и решением механических головоломок. В результате я почувствовал, что устал от города. В Лунной Долине, на ранчо, я нашел свой рай и окончательно отказался от городской жизни. В город меня влекли теперь лишь музыка, театр и турецкие бани.
Моя жизнь протекала превосходно. Я много работал, много занимался спортом и чувствовал себя очень счастливым. Из книг я начал отдавать предпочтение тем, в которых было больше вымысла и меньше действительности. Я занимался теперь несравненно меньше, чем раньше. Я по-прежнему интересовался основными проблемами существования, но относился к ним уже гораздо благоразумнее, помня, как я обжегся, пытаясь обнажить истину. В этом настроении таилась, пожалуй, капля лжи, капля притворства, но это были ложь и притворство человека, желающего жить.
Я сознательно закрывал глаза на то, что считал необузданным проявлением биологических законов. Я просто старался искоренить в себе скверную привычку, уничтожить вредное направление ума. Повторяю, я был очень счастлив. Беспристрастно и внимательно перебирая всю свою жизнь, я нахожу, что это был самый счастливый ее период.
Но надвигалось беспорядочное и бессмысленное, как мне кажется, время — время расплаты за долгое знакомство с Ячменным Зерном. На ранчо часто приезжали знакомые, остававшиеся на несколько дней погостить. Некоторые из них совсем не пили. Но тех, кто пил, полное отсутствие алкоголя на ранчо лишало привычных удовольствий. Я чувствовал, что нарушаю законы гостеприимства, заставляя их переносить это лишение, и поэтому завел винный погреб специально для гостей.
Я никогда не интересовался коктейлями настолько, чтобы познакомиться с их приготовлением. Поэтому я обратился к хозяину одного бара в Окленде с просьбой заготовлять их для меня оптом и пересылать морем на ранчо. Когда гостей не было, я совсем не пил. Но зато стал подмечать, что, закончив свою утреннюю работу, я с удовольствием вспоминаю о присутствии гостя, потому что оно служило мне предлогом выпить коктейль за компанию.
Тогда я был еще так мало отравлен алкоголем, что один коктейль вполне удовлетворял меня и поднимал мое настроение. Он озарял пламенем мой мозг и веселил меня, вызывая предвкушение восхитительного процесса еды. С другой стороны, мой желудок был настолько вынослив и сила моего сопротивления так велика, что этот единственный коктейль являлся только мерцанием пламени, легчайшим щекотанием. Однажды кто-то из моих друзей без стеснения, откровенно выразил желание выпить по второму коктейлю. Мы выпили. После второго бокала огонь, пробежавший по моим жилам, оказался заметно горячее; он дольше согревал, и смех звучал громче и сердечнее. Такие впечатления не забываются. Подчас я думаю, что начал пить именно оттого, что чувствовал себя чересчур счастливым.
Я помню, как однажды мы с Чармиан отправились на длительную прогулку верхом по горам. Мы отпустили на этот день прислугу и вернулись домой лишь поздно вечером, к веселому ужину, который нам предстояло самим разогреть себе. О, как чудесно было возиться вдвоем в кухне, пока наш ужин шипел на огне. Я лично был на верху блаженства: книги и высокие истины отошли куда-то далеко. Тело мое ликовало от избытка здоровья, и я чувствовал приятную усталость от долгой езды. День был великолепен. Ночь также. Со мной была любимая женщина, и мы с ней готовились пировать в веселом уединении. Забот у меня не было. Все счета были оплачены, а обильный приток денег не прекращался. Будущее все шире раскрывалось передо мной. В кухне жарились вкусные вещи, смех наш звучал звонко, а в желудке я ощущал приятное щемящее чувство голода.
Мне было так хорошо, что я вдруг ощутил в глубине своего сознания потребность почувствовать себя еще лучше. Я был так счастлив, что испытал необходимость стать еще счастливее. И я знал, как достичь этого. Недаром я был хорошо знаком с Ячменным Зерном. Несколько раз я отлучался из кухни, направляясь к бутылке с коктейлем, и всякий раз содержимое ее уменьшалось на одну добрую порцию. Результат был превосходен. Я не был навеселе, не был пьян, но напиток согрел меня. Я весь пылал, и мое счастье вознеслось выше пирамид. Как ни щедро осыпала меня жизнь своими дарами, я сумел умножить их. Это был великолепный момент — один из прекраснейших в моей жизни. Но мне пришлось расплатиться за него много лет спустя, как вы это скоро увидите. Такие моменты навсегда сохраняются в памяти, а человек по своей глупости воображает, что одинаковые причины всегда вызывают одинаковые результаты. На самом деле это не так, иначе тысячная трубка опиума давала бы такое же наслаждение, как первая, а один коктейль после года привычного пьянства оказывал бы такое же действие, как в первый раз.
Однажды перед обедом, закончив свои утренние занятия, я выпил коктейль один. С этого дня я ежедневно стал выпивать перед обедом коктейль, даже в те дни, когда гостей не было. Тут-то Ячменное Зерно и одолел меня. Я начал пить регулярно и в одиночестве и пил уже не для того, чтобы поддержать компанию и не из-за вкусового ощущения, а ради того действия, которое напиток производил на меня.
Меня тянуло выпить коктейль перед обедом. И мне никогда не приходило в голову, что было бы лучше воздержаться от этого. Мои средства позволяли подобную прихоть; я мог оплатить тысячу коктейлей, если бы пожелал. И что такое для меня один коктейль, ведь сколько раз в течение многих лет я совершенно безнаказанно поглощал неумеренное количество более крепких напитков.
Жизнь моя на ранчо протекала следующим образом. Каждое утро я с четырех или с пяти часов работал в постели с корректурами. В половине девятого я садился к столу. До девяти занимался корреспонденцией и делал заметки, а ровно в девять неизменно принимался за свое писание. К одиннадцати, иногда немного раньше или позднее, моя тысяча слов была готова. Еще полчаса на то, чтобы привести в порядок свой письменный стол, — и я был совершенно свободен до конца дня. Я ложился в гамак под деревьями, с полученной почтой и газетами. В половине первого я обедал, а днем плавал и катался верхом.
Однажды утром, перед тем как улечься в гамак, я выпил один коктейль. Это повторилось и в следующие дни, причем я, само собой разумеется, не пропускал и второго коктейля в половине первого, перед обедом. Вскоре я заметил, что еще утром, сидя за работой, я с нетерпением ожидаю этого коктейля.
Теперь я, по крайней мере, ясно сознавал, что хочу алкоголя. Ну и что из этого? Я нисколько не боялся Ячменного Зерна. Ведь я не со вчерашнего дня знаю его. Я умудрен опытом, благоразумен и никогда не доведу дела до крайности. Я знаю все опасности и капканы, которые Ячменное Зерно расставляет на пути своих жертв, и помню, как он уже пытался раз погубить меня. Но все это было позади, в далеком прошлом. Я больше никогда не напьюсь до бесчувствия, никогда не опьянею. Все, чего я хочу, — чтобы коктейль согрел и возбудил меня, чтобы он расшевелил во мне веселость, вызвал смех на губах и слегка подстегнул воображение. О, я чувствовал себя господином не только над самим собой, но и над Ячменным Зерном.
Алексей Грогуль, психотерапевт в модальности Транзактный Анализ.
Продвинутый Практик ТА (СОТА)
Кандидат на звание сертифицированного транзактного аналитика в области психотерапии.
Индивидуальная, семейная, групповая терапия.
Мои контакты
Моя книга

Я не пью 6 лет 0 месяцев 23 дней

Аватара пользователя
gav
Russia
Модератор
Сообщения: 17180
Зарегистрирован: 30 июн 2018, 13:49
Имя: Алексей
Откуда: Химки
Контактная информация:

Книга "Джон ячменное зерно". Джек Лондон

Сообщение gav »

Глава XXXI
Но одно и то же возбуждающее средство при частом употреблении перестает вызывать в человеческом организме прежнюю реакцию. Вскоре я заметил, что один коктейль уже совсем не производит на меня прежнего действия. После одного коктейля я ничего не ощущал: ни тепла, ни щекотания, ни смешливости. Теперь, чтобы вызвать желанный результат, требовалось уже два или три коктейля. А я во что бы то ни стало хотел добиться этого результата. Обычно в половине двенадцатого, прежде чем отправиться с почтой в гамак, я выпивал один коктейль, а через час, перед обедом, проглатывал другой. Но вскоре у меня установилась привычка вылезать из гамака на десять минут раньше, чтобы успеть выпить до обеда два коктейля. Это сделалось моей обычной порцией — три коктейля в часовой промежуток между окончанием работы и обедом. Таким образом, я приобрел две самых губительных привычки: пить регулярно и пить в одиночестве.
Я очень охотно пил в компании, но когда рядом никого не было, то пил и один. Вскоре я шагнул еще дальше. Если моим гостем бывал человек, пьющий умеренно, то я старался выпить два бокала, пока он выпивал один: один с ним вместе, другой без него, так, чтобы он не заметил. Этот второй бокал я пил украдкой. Хуже того, я начал пить один даже тогда, когда у меня в доме был гость — мужчина, товарищ, с которым можно было бы выпить вместе. Но Ячменное Зерно тут же подсказывал мне оправдание. Нехорошо благодаря излишку гостеприимства вводить гостя в соблазн, заставлять его напиваться. Он не привык много пить и опьянеет, если я уговорю его выпить вместе со мной. При такой постановке вопроса мне оставалось одно из двух: или пить украдкой этот второй бокал, или отказаться от того возбуждения, которое мой гость извлек уже из половинного количества алкоголя, необходимого для меня.
Я прошу читателя не забывать при чтении этого рассказа о развитии моей склонности к алкоголю, что я не глупец и не слабовольный человек. По общепринятым понятиям, я человек, преуспевший в жизни; успех этот, смею сказать, превосходит обычный успех среднего удачливого человека, и, чтобы добиться его, мне пришлось затратить немало энергии, ума и силы воли. При этом у меня крепкий организм, который легко переносит то, от чего более слабые умирали, как мухи. И тем не менее именно со мной и моим организмом приключилось то, что я описываю теперь. И я сам, и мое пьянство — непреложные факты. Мое пьянство — не теория, не отвлеченность, это нечто действительно имевшее место, и оно еще сильнее подчеркивает мощь Ячменного Зерна — этого варварства, которое мы все еще продолжаем сохранять, этого убийственного изобретения, этого пережитка далеких жестоких времен, которое собирает свою тяжелую дань с юношества, подрывая силы, подавляя высокий дух лучшей части человечества.
Но возвращаюсь к своему рассказу. Поплавав всласть в пруду, совершив великолепную прогулку верхом по горам или по Лунной Долине, я приходил в такое приподнятое и восторженное настроение, что немедленно ощущал в себе желание повысить его еще на пару градусов. Я знал, что одного коктейля перед ужином будет мало для этого; по меньшей мере два или три — вот что мне нужно. Я выпивал их. Почему бы нет? Ведь это была жизнь, а я всегда так нежно любил ее! Вскоре и вечерняя выпивка вошла в привычку.
Кроме того, я постоянно находил предлоги, чтобы выпить лишний коктейль. Иногда это была особенно приятная мне компания, иногда легкое раздражение, вызванное моим архитектором или вороватым каменщиком, работавшим на моей ферме; то смерть моей любимой лошади, наскочившей на изгородь из колючей проволоки, то приятные известия от моих издателей и редакторов. Значимость повода не играла никакой роли, как только желание выпить зарождалось во мне. Суть заключалась в том, что я жаждал алкоголя. После двух десятков лет общения с ним вопреки желанию я начал теперь желать его. И моя сила являлась источником моей слабости, ибо мне нужно было два, три, четыре бокала, чтобы достичь того результата, какой дает обычному человеку один.
Тем не менее, я твердо продолжал соблюдать одно правило: никогда не пить до тех пор, пока мой ежедневный урок в тысячу слов не будет выполнен. Когда же работа была закончена, коктейль как бы возводил за ней стену, служившую гранью между моей исполненной задачей и предстоящей частью дня, отданной развлечениям. Мои мысли больше не возвращались к работе до девяти часов следующего утра, когда я снова усаживался за свой письменный стол и принимался писать. Я очень ценил эту возможность забываться. При помощи Ячменного Зерна я сохранил таким образом свою энергию. Ячменное Зерно, думал я, не так уж чёрен, как его малюют. Он оказывает немало полезных услуг, и в данном случае дело обстоит именно так.
И я продолжал создавать произведения, дышащие здоровьем, цельностью и искренностью. В них нельзя было найти и тени пессимизма. Я познал дорогу к жизни за время своей длительной болезни. Я понимал, что иллюзии необходимы, и превозносил их. До сих пор мои произведения сохраняют тот же характер — они чисты, дышат энергией и оптимизмом, а все это рождает влечение к жизни. И критики неизменно уверяют меня, будто жизненная энергия так и бьет ключом из моей личности и будто я сам нахожусь во власти тех иллюзий, которые превозношу.
Раз уж я отклонился, позвольте мне задать здесь один вопрос, который я ставил себе десятки тысяч раз. Почему я пил? Какая была в этом необходимость? Ведь я был счастлив. Пил ли я потому, что был слишком счастлив? Я был силён. Пил ли я потому, что был слишком силён? Обладал ли я чересчур большим запасом жизненной энергии? Не знаю, почему я пил. Мне трудно дать на это определенный ответ, хотя кое-какие подозрения с каждым днем больше и больше укрепляются во мне. Я слишком долго поддерживал близкие отношения с Ячменным Зерном. Левша с помощью долгих упражнений может научиться нормально пользоваться правой рукой. Не превратился ли и я, не алкоголик по природе, в пьяницу благодаря упорно прививавшейся привычке?
Я был так счастлив. Оправившись от тяжелой болезни, я очутился в объятиях любимой женщины. Затрачивая меньше труда, я зарабатывал теперь все больше денег. Здоровье мое было превосходно, я спал, как младенец. Я продолжал писать книги, пользовавшиеся успехом, а на поприще политической борьбы противники мои смущенно отступали перед фактами, которыми жизнь ежедневно подтверждала правильность моих тезисов. Ни днем ни ночью я не испытывал горя, разочарования или сожаления. Я был постоянно счастлив. Жизнь была сплошным бесконечным гимном, и я досадовал даже на часы безмятежного сна, отнимавшие у меня радости, которые я испытал бы за это время, если бы бодрствовал. И все же я пил. Ячменное Зерно незаметно для меня подготовлял почву для новой болезни, которая была всецело плодом его рук.
Чем больше я пил, тем больше требовалось алкоголя для достижения прежних результатов. Приезжая из Лунной Долины в город, я часто обедал где-нибудь в гостях. Один коктейль, который обычно подавался перед обедом, не производил на меня решительно никакого впечатления. Он нисколько не возбуждал меня перед едой. Поэтому, отправляясь куда-нибудь в гости, я предварительно выпивал два-три коктейля, а если встречал приятелей, то и пять, и шесть, ибо несколько лишних коктейлей уже не играли для меня роли. Однажды я очень спешил, и мне некогда было дожидаться, пока приготовят несколько коктейлей. Блестящая идея осенила меня: я приказал буфетчику приготовить мне сразу двойной коктейль. С тех пор, торопясь куда-нибудь, я всегда заказывал двойной коктейль и таким образом сберегал время.
Одним из результатов этого регулярного употребления алкоголя в больших дозах явилась общая подавленность. Мой мозг и нервы, привыкнув к искусственному возбуждению, утратили способность возбуждаться без искусственного подстегивания. Я все меньше мог обходиться без алкоголя, общаясь с людьми. Прежде чем присоединиться к друзьям и почувствовать себя комфортно в компании, я должен был ощутить щелчок и ожог Ячменного Зерна, взлет фантазии, радостное озарение мозга, щекочущий смех, прикосновение и жало чертовщины, улыбку на ликах вещей.
Другим результатом было то, что Ячменное Зерно начал постепенно загонять меня в западню. Он вновь навлекал на меня мою долгую болезнь, подстрекал к тому, чтобы вновь взяться за преследование истины, сорвать с нее покровы и взглянуть ей прямо в лицо. Однако все это совершалось постепенно. Мои мысли незаметно ожесточались, но процесс этот двигался почти незаметно.
Подчас в моем мозгу зарождалась тревожная мысль: куда приведет меня систематическое злоупотребление алкоголем? Но Ячменное Зерно быстро успокаивал подобные мысли. «Пойдем-ка выпьем, и я объясню тебе все», говорит он обычно и добивается своего. Случай, который я приведу сейчас, очень характерен в этом отношении, и Ячменное Зерно никогда не упускал повода напомнить мне о нем.
Однажды я сделался жертвой несчастного случая, который потребовал очень болезненной операции. Как-то утром, приблизительно через неделю после операции, я лежал, слабый и измученный, на своей больничной койке. Здоровый загар на моем лице (поскольку его можно было разглядеть сквозь неровную отросшую бороду) превратился в болезненную желтизну. Около моей постели стоял доктор, собираясь уходить. Он неодобрительно посматривал на сигарету, которую я курил, и под конец заметил:
— Вам следовало бы бросить курение. Оно в конце концов непременно погубит вас. Взгляните на меня!
Я взглянул. Он был приблизительно моего возраста, широкоплечий, с высокой грудью, блестящими глазами и ярким здоровым румянцем на щеках. Трудно было представить себе лучший образчик здоровья и силы.
— Я тоже курил, — продолжал он. — Все больше сигары. Но потом бросил. И вот, видите…
Он говорил с некоторым самодовольством, которое находило себе опору в сознании собственного физического превосходства. А через месяц его не стало. И погубил его не несчастный случай, а полдюжины различных палочек с многоэтажными латинскими названиями, которые накинулись на него и уничтожили. У него случились какие-то необычайные, чрезвычайно мучительные осложнения, и этот великолепный образчик человечества за много дней до смерти начал кричать так, что его слышно было на целый квартал. И крики эти так и не умолкали до самой его кончины.
«Видишь, — говорил Ячменное Зерно. — Он заботился о себе, он даже отказался от курения, и вот что он получил за это. Стоило, а? От бацилл все равно не убережешься. Твой великолепный доктор принимал всевозможные меры, а все же не спасся от них. Когда бацилла скачет, нельзя знать, куда она угодит. Может быть, в тебя, а может быть, — в другого. Подумай только, как много он потерял. Не желаешь ли и ты отказаться от всего, что я могу тебе дать, а какая-нибудь бацилла в конце концов уничтожит тебя? Жизнь не знает справедливости. Это — лотерея. Но я надеваю улыбающуюся маску на жизнь и действительность. Улыбайся же и ты, смейся со мной вместе. В конце концов ты, разумеется, не уйдешь от судьбы, но пока смейся. Мир — мрачная темница. Я освещаю ее для тебя. Хорош, нечего сказать, свет, в котором случаются такие милые истории, как с твоим доктором. Остается одно — пить и забывать обо всем».
И я, конечно, выпивал рюмочку ради забвения, которое она приносила с собой. И каждый раз, как Ячменное Зерно напоминал мне об этом случае, я неизменно следовал его совету. Однако я пил разумно, с толком. Я выбирал вина только высшего качества. Я искал лишь подъема и забвения, избегая неприятных последствий, которые влечет за собой употребление дешевых сортов вин и опьянение. Замечу мимоходом, что такое разумное употребление алкоголя всегда доказывает, что человек прошел уже не малый путь с Ячменным Зерном.
Однако я по-прежнему продолжал твердо держаться одного правила: никогда не прикасаться к вину, прежде чем последнее слово моей ежедневной работы не будет написано. Иногда я освобождал себя от всяких занятий и в такие свободные дни разрешал себе пить когда угодно.
А люди, никогда не употреблявшие спиртных напитков, еще удивляются, как это можно втянуться в пьянство.
Алексей Грогуль, психотерапевт в модальности Транзактный Анализ.
Продвинутый Практик ТА (СОТА)
Кандидат на звание сертифицированного транзактного аналитика в области психотерапии.
Индивидуальная, семейная, групповая терапия.
Мои контакты
Моя книга

Я не пью 6 лет 0 месяцев 23 дней

Аватара пользователя
gav
Russia
Модератор
Сообщения: 17180
Зарегистрирован: 30 июн 2018, 13:49
Имя: Алексей
Откуда: Химки
Контактная информация:

Книга "Джон ячменное зерно". Джек Лондон

Сообщение gav »

Глава XXXII
Когда мой «Снарк» вышел из Сан-Франциско, направляясь в далекое плавание, на борту его не было ничего спиртного, или, вернее, никто из нас не имел понятия о том, что на борту имеются спиртные напитки, присутствие которых мы обнаружили только много месяцев спустя. Это отсутствие алкоголя было хитростью, придуманной мною. Я хотел сыграть шутку с Ячменным Зерном. Это доказывает, что я все-таки слегка прислушивался к предупреждениям голоса разума.
Конечно, я старался замаскировать это перед самим собой и придумывал извинения для Ячменного Зерна. При этом я пытался найти даже научные основания. Я говорил себе, что буду пить только в портах. Во время плавания мой организм будет очищаться от алкоголя, зато на стоянках выпивка доставит мне больше удовольствия. Она станет сильнее возбуждать меня и резче подстёгивать.
Переход от Сан-Франциско до Гонолулу занял двадцать семь дней. После первого же дня на яхте мысль о вине совершенно перестала беспокоить меня. Я хочу подчеркнуть, насколько я не алкоголик по своей природе. Правда, иногда во время плавания, предвкушая прелесть завтраков и обедов на очаровательных верандах Гавайских островов (мне приходилось уже не раз бывать там раньше), я думал, конечно, и о напитках, которые мы будем при этом пить. Но, думая об этих напитках, я не испытывал никакого раздражения, никакой досады из-за длительности перехода. Я просто-напросто рисовал их себе как часть ожидавших нас веселых и приятных пиршеств.
Таким образом, я еще раз доказал себе, что являюсь в полной мере господином Ячменного Зерна. Я мог пить и отворачиваться от него по своему желанию. На основании этого опыта я решил пить и в будущем, как только этого захочу.
Мы провели около пяти месяцев на различных островах Гавайской группы. На берегу я пил, пожалуй, даже несколько больше, чем перед отъездом из Калифорнии. Вообще население Гавайи в среднем употребляет немного больше спиртных напитков, чем жители умеренных широт, точнее, широт, более удаленных от экватора. Гавайские же острова лежат в субтропической зоне. Чем больше я приближался к экватору, тем больше, оказывалось, люди пили, и тем больше пил с ними и я.
С Гавайских островов мы отправились на Маркизские. Мы шли туда шестьдесят дней, и за все это время ни разу не сходили на берег и не встретили ни одного парохода. Но в начале плавания кок, наводя порядок в камбузе, нашел клад. На самом дне глубокого ящика для припасов он обнаружил дюжину бутылок анжелики и мускателя. По всей вероятности, их доставили на судно с ранчо вместе с другими домашними консервами и банками варенья. Шесть месяцев в камбузе не прошли даром для густого сладкого вина — оно еще больше загустело, стало еще крепче.
Я попробовал. Восхитительно! И с тех пор ежедневно в двенадцать часов, закончив необходимые вычисления и определив положение судна, я выпивал полстаканчика вина. Оно давало удивительный эффект. Оно повышало настроение, и без того прекрасное море казалось мне еще более прекрасным. Каждое утро, потея над своей тысячей слов, я предвкушал удовольствие, которое получу в полдень от стаканчика.
Досадно было только то, что приходилось делиться вином с другими, а точно знать, сколько времени продлится плавание, никто не мог. Да и бутылок, к сожалению, оказалось всего двенадцать. И когда они кончились, я пожалел о каждой капле, перепавшей моим спутникам. Во мне пробудилась жажда, и я с нетерпением ждал Маркизских островов.
Когда я прибыл туда, я уже не владел собой. На Маркизских островах мы встретили несколько белых людей, множество болезненных туземцев и увидели великолепную природу. Здесь было огромное количество рома, вдоволь абсента, но ни капли виски или джина. Местный ром обжигает рот до такой степени, что сходит слизистая оболочка. Но я вообще всегда легко приспособляюсь к обстоятельствам и быстро привык к абсенту. Однако неприятность заключалась в том, что его приходилось пить в огромном количестве, иначе он не оказывал на меня никакого действия.
Покидая Маркизские острова, я обеспечил себя достаточным количеством абсента до Таити, а там раздобыл уже шотландского и американского виски, застраховавшись таким образом от «сухого» плавания. Однако я не хочу, чтобы читатель неправильно понял меня. На «Снарке» не было пьянства в общепринятом смысле.
Опытный и привычный пьющий доводит себя до легкого опьянения и проделывает это круглый год без всякого видимого вреда для себя. В наше время в Соединенных Штатах сотни и тысячи таких людей пьют в клубах, гостиницах и собственных домах. Они никогда не бывают пьяными, но в то же время очень редко бывают трезвыми, хотя большинство из них с негодованием отвергнет подобное обвинение. И все они искренно верят, как искренне верил и я, что они контролируют и себя, и Джона Ячменное Зерно.
Во время плавания я пил умеренно, но на берегу позволял себе больше. Моя потребность в алкоголе, казалось, возросла в тропиках. Это обычное явление, всем известно, что белые поглощают в тропиках очень большое количество алкоголя. Тропики — неподходящее место для белых людей. Их кожа недостаточно пигментирована, чтобы служить защитой от ослепительно-ярких белых солнечных лучей. Ультрафиолетовые и другие большой частоты и невидимые глазом лучи верхнего края спектра разъедают и разрушают их внешние покровы, точно так же, как икс-лучи разрушали ткани первых экспериментаторов, не знавших об опасности и не умевших защитить себя.
Характер белых людей в тропиках резко портится. Они делаются жестокими, безжалостными, совершают чудовищные злодеяния, мысль о которых никогда не закралась бы в их голову в привычном для себя умеренном климате. Они становятся нервными, раздражительными, безнравственными и при этом пьют, как никогда не пили раньше. Пьянство является одной из форм вырождения, которому подвергаются белые люди под влиянием продолжительного и сильного действия раскаленных солнечных лучей. При этом количество алкоголя, которое они поглощают, возрастает чисто механически. Белым людям не следует слишком долго задерживаться в тропиках. Там их подстерегает смерть, и пьянство лишь ускоряет встречу с ней. А они бессознательно способствуют этому, делая все, чтобы ускорить процесс разрушения.
Проведя на тропиках всего лишь пару лет, я заболел солнечной болезнью. Я много пил все это время, но не алкоголь стал причиной моей болезни и не он заставил нас прервать путешествие. Я был силён, как бык, и много месяцев боролся с солнечной болезнью, которая разрушала мои нервные ткани и разъедала кожу. На Новогебридских и Соломоновых островах, а также под тропическим солнцем, среди коралловых островов экватора, я работал за пятерых, несмотря на малярию и несколько других менее значительных болезней, вроде библейской серебристой проказы.
Вести судно через рифы, отмели, проливы, вдоль неизвестных берегов коралловых морей — само по себе дело нелегкое. Я же был единственным опытным моряком на борту. Мне не с кем было проверить свои наблюдения, не с кем посоветоваться в непроницаемой тьме, среди не занесенных на карту рифов и мелей. Я один отбывал все вахты, ибо на борту не было ни одного моряка, которому я мог бы доверить судно. Я был в одно и то же время и капитаном, и боцманом. Я выстаивал на вахте двадцать четыре часа в сутки и только урывками погружался в дремоту, когда это позволяли обстоятельства. В-третьих, я был еще и доктором, а докторские обязанности на «Снарке» были в ту пору тоже не шуткой. Решительно все на борту болели малярией, настоящей тропической малярией, которая может убить человека в три месяца. Кроме того, многие страдали жестокими язвами и чесоткой нгари-нгари, которая может довести человека до безумия. Наш японец-повар и в самом деле помешался от своих слишком многочисленных болезней. Один из моих полинезийских матросов чуть не умер от черной лихорадки. Да, работы была уйма: я давал лекарства, ухаживал, рвал зубы и помогал своим пациентам справляться с такими пустяками, как пищевое отравление.
В-четвертых, я был писателем. Я ежедневно потел над своей тысячью слов, исключая лишь те дни, когда припадок малярии выводил меня из строя или когда то же самое проделывали со «Снарком» утренние шквалы. В-пятых, я был еще путешественником, жадно стремившимся как можно больше увидеть и занести свои наблюдения в записную книжку. В-шестых, наконец, я был хозяином и владельцем судна, заходившего в отдаленные места, где посетители редки и привлекают к себе всеобщее внимание. Мне приходилось принимать у себя на яхте гостей, самому посещать плантаторов, промышленников, губернаторов, капитанов военных кораблей, курчавых царьков-людоедов и их премьер-министров, не всегда достаточно состоятельных, чтобы прикрыть свое тело ситцевой рубахой.
Конечно, я пил. Я пил со своими гостями и хозяевами. Кроме того, я пил и один. Работая за пятерых, я считал себя вправе выпить. Алкоголь очень хорошо влияет на тех, кто работает свыше сил. Я судил об этом по действию, которое он оказывал на мою маленькую команду. Поднимая якорь с глубины в сорок морских саженей, люди выбивались из сил и после получасовых усилий задыхались и дрожали всем телом. Хорошая порция рома быстро вливала в них новую силу. Дыхание их становилось спокойнее, вытерев рты, они снова охотно брались за работу. А когда нам пришлось накренить «Снарк» и между приступами лихорадки работать по шею в воде, я заметил, как неочищенный местный ром помогал делу.
Здесь мы опять сталкиваемся с новой чертой многоликого Джона Ячменное Зерно. Кажется, будто он дает вам что-то, не требуя ничего взамен. Там, где силы иссякли, он поднимает на ноги утомленного человека. На некоторое время мы ощущаем приток свежих сил. Я помню, как однажды мне пришлось восемь дней грузить уголь на океанский пароход. Работа была адская, и нас, грузчиков, поддерживали одним только виски. Мы все время работали полупьяными и без виски не справились бы с этой работой.
Сила, которую дает Джон Ячменное Зерно, настоящая. Она извлекается из тех же источников, что и всякая сила. Но за нее приходится расплачиваться, и с процентами. Станет ли, однако, измученный работой человек заглядывать так далеко? Он принимает это волшебное превращение сил за то, чем оно кажется, — за чудо. И немало переутомленных дельцов, людей умственного труда и чернорабочих, поддавшись заблуждению, становятся на путь, по которому Ячменное Зерно ведет их к смерти.
Алексей Грогуль, психотерапевт в модальности Транзактный Анализ.
Продвинутый Практик ТА (СОТА)
Кандидат на звание сертифицированного транзактного аналитика в области психотерапии.
Индивидуальная, семейная, групповая терапия.
Мои контакты
Моя книга

Я не пью 6 лет 0 месяцев 23 дней

Аватара пользователя
gav
Russia
Модератор
Сообщения: 17180
Зарегистрирован: 30 июн 2018, 13:49
Имя: Алексей
Откуда: Химки
Контактная информация:

Книга "Джон ячменное зерно". Джек Лондон

Сообщение gav »

Глава XXXIII
Я отправился в Австралию, чтобы лечь там в больницу и подлечиться; после этого я собирался продолжить путешествие. Я провел в больнице много долгих недель, но ни разу не вспомнил о выпивке. Я знал, что это меня ждет, когда я встану на ноги.
Однако, когда я поднялся с постели, оказалось, что мои главные болезни так и остались невылеченными. Таинственная солнечная болезнь, ставившая в тупик лучших австралийских специалистов, продолжала по-прежнему разрушать мои ткани, да и малярия не оставляла меня, сваливая с ног в самые неожиданные моменты. Она заставила меня однажды отказаться от турне по городам, в которых мне предложили прочесть ряд лекций.
Все это заставило меня отказаться от путешествия на «Снарке» и поискать более прохладного климата. Выйдя из больницы, я в тот же день начал пить. Это вышло само собой. Во время еды я пил вино, а перед едой — коктейли. А если мои собутыльники предпочитали виски с содовой, то и я пил вместе с ними виски. Я чувствовал себя до такой степени господином Ячменного Зерна, что мог приниматься за него или бросать его по желанию, как делал это всегда, и думал, что так будет всю жизнь.
Некоторое время спустя в поисках более прохладного климата я отправился на крайний юг Тасмании и очутился в местности, где нельзя было достать ничего спиртного. Это обстоятельство не огорчило меня, и я попросту перестал пить. Лишение это не было мне в тягость. Я наслаждался прохладным воздухом, ездил верхом и отстукивал ежедневно свою тысячу слов, за исключением тех случаев, когда у меня с утра начинался приступ малярии.
Боюсь, как бы читатель не объяснил мои болезни тем, что в предшествовавшие годы я злоупотреблял алкоголем. Но ведь и мой японец-слуга Наката, до сих пор живущий при мне, сильно страдал от малярии, а Чармиан, кроме малярии, схватила еще тропическую неврастению, от которой избавилась лишь после нескольких лет лечения в умеренном климате. Между тем ни она, ни Наката ничего не пили.
Вернувшись в Хобардт-Таун, где можно было достать алкоголь, я начал пить по-прежнему. То же продолжалось и в Австралии. Однако, уезжая из Австралии, я очутился на пароходе, капитан которого был трезвенником, и перестал пить. За сорок три дня пути я не взял в рот ни капли хмельного. В Эквадоре, под экваториальным солнцем, где люди умирали от желтой лихорадки, оспы и чумы, я тотчас же снова начал пить. И пил все, что только могло возбудить меня. Я не заболел ни одной из этих болезней, но Чармиан и Наката ничего не пили и тоже не заболели.
Несмотря на все зло, которое мне причинили тропики, я все же продолжал питать к ним глубокую нежность и по пути задерживался в различных местах, не спеша вернуться к чудесному умеренному климату Калифорнии. Но где бы я ни путешествовал, я неизменно отстукивал ежедневно свою тысячу слов; приступы моей малярии становились все слабее, серебристая кожа исчезала, разъеденные солнцем язвы благополучно рубцевались, и я при этом пил, как только может пить здоровый, крепкий мужчина.
Алексей Грогуль, психотерапевт в модальности Транзактный Анализ.
Продвинутый Практик ТА (СОТА)
Кандидат на звание сертифицированного транзактного аналитика в области психотерапии.
Индивидуальная, семейная, групповая терапия.
Мои контакты
Моя книга

Я не пью 6 лет 0 месяцев 23 дней

Аватара пользователя
gav
Russia
Модератор
Сообщения: 17180
Зарегистрирован: 30 июн 2018, 13:49
Имя: Алексей
Откуда: Химки
Контактная информация:

Книга "Джон ячменное зерно". Джек Лондон

Сообщение gav »

Глава XXXІV
Вернувшись домой в Лунную Долину, я продолжал регулярно пить. Распорядок дня остался тот же: утром — ничего; первый бокал я выпивал, только окончив свою тысячу слов. Затем, в промежутке между этим бокалом и обедом, я выпивал достаточное количество вина, чтобы почувствовать себя в приятном возбуждении. За час до ужина я снова взвинчивал себя таким путем. Никто никогда не видел меня пьяным по той простой причине, что я никогда не был пьян. По два раза в день я бывал в очень веселом приподнятом настроении, а количество алкоголя, которое я поглощал для этого, свалило бы с ног непривычного человека.
Повторялась старая история. Чем больше я пил, тем больше мне требовалось, чтобы добиться прежнего эффекта. Пришло время, когда коктейли перестали действовать на меня. Их нужно было столько, что у меня не хватало времени на их приготовление и места для хранения множества бутылок. Виски действовало гораздо сильнее, быстрее и употреблять его приходилось в несравненно меньшем количестве. Я стал пить перед обедом ржаную или виноградную водку, а в конце дня — шотландское виски с содовой.
Раньше я всегда спал превосходно, но теперь мой сон немного испортился. Прежде, когда мне случалось проснуться среди ночи, я начинал читать и очень быстро засыпал. Но теперь чтение не помогало. Я мог читать час или два кряду и все-таки не засыпал; и тут я убедился, что виски прекрасно помогает мне. Иногда для того, чтобы уснуть, требовалось два или три бокала.
После этого до утра оставался такой небольшой промежуток, что организм мой не успевал во время сна переработать алкоголь, и я просыпался с ощущением сухости и горечи во рту, тяжестью в голове и легкими спазмами в желудке. Мне порой бывало очень скверно по утрам. Я страдал от похмелья, обычного для людей, постоянно и много пьющих. Мне тотчас же нужно было снова выпить чего-нибудь возбуждающего, укрепляющего. Раз уж вы позволили Ячменному Зерну захватить власть над собой, доверьтесь ему и в дальнейшем. Итак, я начал пить перед утренним завтраком, чтобы оказаться в силах проглотить его. Я приобрел в это время и другую привычку — ставить на ночной столик кувшин с водой, чтобы освежать свою обожженную и зудящую слизистую оболочку.
Теперь мой организм находился постоянно под действием алкоголя, и я не позволял себе передышки. Отправляясь в какое-нибудь захолустье и не зная наверняка, найдется ли там алкоголь, я брал с собой в чемодан одну или несколько кварт виски. Прежде меня поражало, когда это делали другие, но теперь я сам, не краснея, проделывал то же самое. Когда же я попадал в компанию пьющих, то все правила и порядок летели к чертям, и я пил все, что пили они, и в таком же количестве, что и они.
Я превратился в великолепный ходячий спиртовой факел. Он питался собственным жаром и разгорался все неистовее. За весь день я не знал минуты, когда мне не хотелось пить. Я начал прерывать свою работу на середине, выпивая бокал после пятисот написанных слов. Вскоре я стал выпивать и перед началом работы.
Я слишком хорошо понимал, чем это грозит, и принял меры. Я твердо решил не прикасаться к вину, пока не закончу своей работы. Но тут передо мной возникло новое дьявольское осложнение. Я уже не мог работать, предварительно не выпив. Я обязательно должен был выпить, чтобы быть в состоянии писать. Я начал бороться с этим. Мучительная жажда одолевала меня, но я продолжал сидеть за своим письменным столом, вертеть в руках перо и карандаш, хотя слова так и не выливались на бумагу. Мой мозг не в силах был думать о чем-либо, кроме одного, что там, в другом конце комнаты, в винном погребце стоит Ячменное Зерно. Когда я, прийдя в отчаяние, уступал и выпивал, мой мозг сразу прояснялся и тысяча слов бывала написана без всякого усилия.
В своем городском доме в Окленде я прикончил запас вина и намеренно не стал возобновлять его. Это оказалось бесполезным, ибо, к несчастью, на нижней полке буфета оставался еще ящик пива. Тщетно пробовал я писать. Пиво, убеждал я себя, жалкий суррогат благородной влаги; к тому же я его не люблю. Однако мысль об этом ящике, находящемся так близко под рукой, не выходила у меня из головы. Только выпив бутылку, я мог писать. И немало бутылок пришлось мне опорожнить, прежде чем вся тысяча слов оказалась на бумаге. Хуже всего было то, что пиво вызывало у меня изжогу. Однако, несмотря на это, я скоро прикончил ящик.
Теперь в погребце было пусто. Я не делал новых запасов. Путем поистине героических усилий мне удалось под конец заставить себя писать ежедневную тысячу слов без помощи Ячменного Зерна. Но все время, пока я писал, мучительная жажда не покидала меня. И как только утренняя работа заканчивалась, я убегал из дому и устремлялся в город, чтобы выпить. Какой ужас! Если хмель мог до такой степени поработить меня, не алкоголика по природе, как же должен страдать настоящий алкоголик, ведя борьбу против потребности организма, в то время как самые близкие ему люди не только не сочувствуют этим мукам, не понимают их, но еще презирают и высмеивают его.
Алексей Грогуль, психотерапевт в модальности Транзактный Анализ.
Продвинутый Практик ТА (СОТА)
Кандидат на звание сертифицированного транзактного аналитика в области психотерапии.
Индивидуальная, семейная, групповая терапия.
Мои контакты
Моя книга

Я не пью 6 лет 0 месяцев 23 дней

Аватара пользователя
gav
Russia
Модератор
Сообщения: 17180
Зарегистрирован: 30 июн 2018, 13:49
Имя: Алексей
Откуда: Химки
Контактная информация:

Книга "Джон ячменное зерно". Джек Лондон

Сообщение gav »

Глава XXXV
Час расплаты приближался. Джон Ячменное Зерно начал собирать свою дань не столько с тела, сколько с души. Старая долгая болезнь, исключительно психического порядка, вернулась снова. Давно похороненные знакомые призраки опять подняли головы. Но теперь они были грознее и страшнее, чем прежде. Прежние призраки были чисто интеллектуального происхождения. Вот почему их побеждала здравая и нормальная логика. Но теперь их воскрешала Белая Логика Джона Ячменное Зерно, а Ячменное Зерно никогда не пойдет против призраков, вызванных им самим. При таком заболевании пессимизмом человек непременно будет пить дальше, ища облегчения, которое Ячменное Зерно обещает ему, но никогда не дает.
Как мне описать Белую Логику тем, кто никогда не испытывал ее на себе? Можно ли вообще описать ее? Возьмем Страну Гашиша, страну беспредельного протяжения во времени и пространстве. В прошлые годы я совершил два незабываемых путешествия в эту далекую страну. Впечатления, которые я пережил там, сохранились в моей памяти до мельчайших подробностей. Однако я напрасно пытался описать хотя бы одну незначительнейшую особенность этого царства людям, никогда не бывавшим в нем.
Я пускал в ход всевозможные метафоры и гиперболы, стараясь объяснить им, как целые века и бездны невообразимого ужаса и муки могут быть пережиты в промежутке между двумя нотами джиги, которую быстро играют на рояле. Я бился целый час, пытаясь втолковать им это свойство Страны Гашиша, и в результате так ничего и не объяснил. А раз я оказался не в силах описать им хотя бы одну особенность из всех безмерно ужасных и чудесных свойств этого царства, значит, я не сумел дать им ни малейшего представления о Стране Гашиша в целом.
Но стоит заговорить об этой очаровательной стране с кем-нибудь, кто побывал в ней, как мы сразу поймем друг друга. Одна фраза, одно слово вызовут в уме его то, чего не могли вызвать целые часы объяснений в воображении людей, никогда не странствовавших там. Так же обстоит дело и с царством Ячменного Зерна, где правит Белая Логика. Тем, кто ни разу не был там, рассказ путешественника покажется непонятным и фантастическим. Я могу только попросить не бывавших в царстве Ячменного Зерна постараться принять мой рассказ на веру.
Алкоголь внушает человеку роковые истины. В этом отношении трезвый ум уступает пьяному. По-видимому, истины не всегда бывают одного порядка. Одни истины более правдивы, другие менее, и эти-то как раз и полезнее остальных, так как живое хочет жить. Вы видите теперь, о неискушенный читатель, как безумно и богохульно царство Ячменного Зерна, о котором я рассказываю языком его поклонников. Этот язык чужд вам, ибо все трезвенники уклоняются от путей, ведущих к смерти, и избирают лишь пути жизни. Ибо существует много дорог, как и разных истин. Но имейте немного терпения. Быть может, через то, что покажется вам сперва лишь набором слов, вы случайно увидите едва намеченные очертания других далеких стран и поймете людей другого склада.
Алкоголь говорит правду, но эта правда не соответствует привычным нормам. Все нормальное способствует здоровью. То, что здорово, ведет к жизни. Нормальная правда — правда иного, низшего порядка. Возьмем ломовую лошадь. Несмотря на всю безотрадность своего существования, от первого момента до последнего, она каким-то загадочным, непонятным для нас образом верит, что жизнь хороша, что тяжелая работа в хомуте полезна, что смерть ужасна и что жить стоит; что в конце, когда силы ее ослабеют, ее не станут подгонять пинками, бить и понукать, заставляя трудиться свыше сил, что старость имеет свои хорошие стороны, ценится и пользуется уважением. Хотя на самом деле старость ужасна, и животное, спотыкаясь при каждом ударе, на каждом шагу, среди безжалостного рабства и медленного разложения будет тянуть свой груз, вплоть до конца, а конец этот — живодерня, распределение частей клячи (ее чувствительного мяса, ее розовых крепких костей, ее соков, ферментов и всех ощущений, которые когда-то воодушевляли ее) по птичьим дворам, по кожевенным заводам, по клеевым фабрикам и по заводам для выработки искусственных удобрений. Но до последнего неверного шага эта ломовая лошадь должна верить в низшую правду, в правду жизни, которая вообще только и делает ее существование возможным.
Эта ломовая лошадь, как все остальные лошади, как вообще все животные, включая человека, ослеплена жизнью, все чувства ее притуплены. Она будет жить, какой бы ценой ей ни приходилось расплачиваться за это. Жизнь хороша, несмотря ни на какие страдания, жизнь хороша, несмотря на то, что всегда завершается гибелью. Вот какого рода истины необходимы если не для вселенной, то для населяющих ее живых существ, чтобы они могли вынести жизнь, пока не умрут. Такого рода истины, как бы ошибочны они ни казались, — разумные и нормальные истины, которые должно исповедывать все живое, чтобы не погибнуть.
Одному только человеку из всех животных дана привилегия мыслить. Человек силой своего разума может проникнуть в обманчивую видимость вещей и стать лицом к лицу со вселенной, холодно и равнодушно взирающий на него и его мечты. Он может сделать это, но тем хуже для него. Чтобы жить полной кипучей жизнью, чтобы быть жизнерадостным, то есть быть таким, каким он создан, нужно быть ослепленным жизнью и притупленным ею. Но что хорошо, то и истинно. И только этот род истины, эта правда, хоть она и ошибочна, — единственное, что должен исповедовать человек. Только подобного рода истиной он и должен руководствоваться в своих поступках, с непоколебимой уверенностью, что это единственная истина и другой не существует. Человеку следует принимать за чистую монету обман ума и чувств, насмешки плоти и сквозь туманы чувственности преследовать неуловимые лживые призраки страсти. Ему лучше не замечать мрачных сторон жизни, ее пустоты и не слишком копаться в собственной алчности и похоти.
Человек так и поступает. Тысячи мельком заглянули в лицо тем, другим истинам высшего порядка и отступили перед ними. Множество людей прошли через тяжкую болезнь и, оставшись жить, сознательно постарались забыть о ней и не вспоминать до конца своей жизни. Они остались жить и поняли смысл жизни, ибо жизнь в этом и заключается. Они поступили правильно.
Но тут является Джон Ячменное Зерно и налагает свое проклятие на одаренного воображением человека, страстно любящего жизнь и жаждущего жить. Ячменное Зерно посылает ему свою Белую Логику, посеребренного вестника высшей истины, антитезу жизни, жестокую и холодную, как надзвездные пространства, бестрепетную и замороженную, как абсолютный нуль, сверкающую инеем неопровержимой логики и незабываемых фактов. Ячменное Зерно не хочет, чтобы мечтатель грезил и живущий жил. Он уничтожает рождение и смерть и распыляет в прах парадокс бытия, пока жертва его не возопит, как в «Граде страшной ночи»:

Наша жизнь — обман, наша смерть — мрачная бездна.

И тот, кто попал в тенёта Ячменного Зерна, вступает на путь смерти.
Алексей Грогуль, психотерапевт в модальности Транзактный Анализ.
Продвинутый Практик ТА (СОТА)
Кандидат на звание сертифицированного транзактного аналитика в области психотерапии.
Индивидуальная, семейная, групповая терапия.
Мои контакты
Моя книга

Я не пью 6 лет 0 месяцев 23 дней

Аватара пользователя
gav
Russia
Модератор
Сообщения: 17180
Зарегистрирован: 30 июн 2018, 13:49
Имя: Алексей
Откуда: Химки
Контактная информация:

Книга "Джон ячменное зерно". Джек Лондон

Сообщение gav »

Глава XXXVI
Вернемся к моим личным переживаниям, к влиянию, которое оказала на меня в то время Белая Логика Ячменного Зерна. Я живу на своем прелестном ранчо в Лунной Долине. После многих месяцев отравления алкоголем мой мозг насквозь пропитан им, а я сам подавлен мировой скорбью, которая всегда была наследием человека. Тщетно стараюсь я понять причину этой тоски. Я ни в чем не нуждаюсь. Крыша моя не протекает, и я имею возможность удовлетворять малейшие капризы своего аппетита. Пользуюсь полным комфортом. Физически я совершенно здоров, не испытываю ни болей, ни страданий. Мой налаженный механизм работает без сучка и задоринки. Ни мозг мой, ни мускулы не переутомлены чрезмерной работой. У меня есть земля, деньги, влияние, слава, сознание, что я вношу свою лепту в дело служения ближним, любимая жена, дети — плоть от моей плоти. Я выполняю свой долг гражданина. Я выстроил на своем веку много домов, вспахал много сотен акров земли и насадил тысяч сто деревьев. Из каждого окна своего дома я вижу эти посаженные мною стройные деревья, поднимающиеся ввысь, к солнцу.
Моя жизнь сложилась счастливо. Вряд ли из миллиона людей наберется сотня, которой так повезло бы в жизни, как мне. И однако, несмотря на удачи, которые не покидают меня, я тоскую. И тоскую потому, что со мной Ячменное Зерно, а он со мной потому, что я родился в темную эпоху, как назовут это время наши далекие потомки, в эпоху, предшествовавшую разумной цивилизации. Ячменное Зерно со мной, потому что во все неразумные дни моей юности он был доступен для меня. Он манил и призывал меня на каждом углу и на каждой улице. Псевдоцивилизация, царившая в эпоху, когда я родился, разрешала открывать лавки для продажи отравы души. Жизнь была так устроена, что меня и миллионы мне подобных тянуло, увлекало и заманивало в кабак.
Попробуйте разделить со мной один из тысячи приступов тоски, в которые загоняет человека Джон Ячменное Зерно. Я объезжаю свое прекрасное ранчо. Я сижу на великолепной лошади. Воздух пьянит, как вино. Виноградники на покатых склонах холмов пылают огнями осени. Из-за Сономских гор украдкой проскальзывают пряди морского тумана. Полуденное солнце томится в задремавшем небе. Судя по всему, я должен испытывать безмерную радость от того, что живу. Я полон грёз и тайн, я весь пронизан этим солнцем, воздухом и блеском, я живу, мои органы работают в совершенстве, я двигаюсь, я управляю своими движениями и движениями живого существа, на котором сижу верхом. Я полон гордости от того, что существую, от возвышенных страстей и вдохновения. У меня десять тысяч божественных задач в этом мире. Я царь в царстве чувства и попираю ногами непокорный прах.
А между тем я с горечью взираю на всю эту красоту и дивлюсь самому себе. Какое жалкое место занимаю я в этом мире, который так долго жил до меня и так же спокойно будет продолжать жить дальше, когда меня не станет. Я думаю о людях, которые надорвали свои жизни и сердца, обрабатывая эту упрямую землю, которая теперь принадлежит мне. Разве что-нибудь вечное может принадлежать тем, кто так быстро переходит в ничто? Эти люди исчезли, я также исчезну. Они трудились, очищали землю, засеивали ее и, останавливаясь, чтобы расправить онемевшие от работы члены, так же, как и я, смотрели усталыми глазами на те же восходы и закаты, на то же великолепие осенних виноградников и на пряди тумана, выползающие из-за гор. И они исчезли. И я знаю, что настанет день, может быть, скоро, когда исчезну и я.
Исчезну! Но я уже понемногу исчезаю. У меня в челюстях хитроумное изобретение дантистов, заменяющее те части моего Я, которые уже исчезли. У меня никогда уже не будет таких пальцев, как в юности. Былые драки и борьба непоправимо изувечили их. Большой палец погиб навсегда от удара по голове человека, имя которого я давно забыл. Другой палец погиб в драке. Мой поджарый живот спортсмена отошел в область преданий. Мышцы моих ног работают уже не так дружно, как раньше, — в буйные дни и ночи труда и безумств я слишком часто напрягал и растягивал сухожилия. Никогда уже я не смогу больше раскачиваться на головокружительной высоте, уцепившись за веревочную петлю, среди бушующего шторма. Никогда больше я не смогу гонять собачьи упряжки по полярной пустыне.
Я знаю, что в своем распадающемся теле, которое начало умирать с момента моего рождения, я ношу скелет; что под покровом плоти, которая называется лицом, скрывается костлявая застывшая маска смерти. Все это, однако, не страшит меня. Бояться — значит быть здоровым. Страх усиливает жажду жизни. Проклятие Белой Логики в том, что она не вызывает в человеке страха. Мировая скорбь Белой Логики заставляет вас усмехаться прямо в лицо Курносой и презирать все иллюзии жизни.
Во время прогулки я оглядываюсь кругом и повсюду вижу одно только бесконечное, безжалостное разрушение — результат естественного отбора. Белая Логика заставляет меня раскрыть давно заброшенные книги и по пунктам и по главам устанавливает всю ничтожность и суетность красоты и чудес, которые я вижу перед собой. Вокруг меня все гудит и жужжит, но я знаю, что это копошится жалкая мошкара, довольная уже тем, что может хоть на мгновение поколебать воздух своей пискливой жалобой.
Я возвращаюсь на ранчо. Надвигаются сумерки, и хищники выходят из своих берлог. Я слежу за жалкой трагикомедией жизни: сильный пожирает слабого. Мораль отсутствует. Она свойственна только человеку, который сам и создал ее — кодекс правил, стремящихся охранять жизнь, основанных на истине низшего порядка. Все это я познал уже раньше, в томительные дни моей долгой болезни. Это были высшие истины, которые я так хорошо заставил себя забыть. Истины эти были настолько серьезны, что я отказывался принимать их всерьез и играл с ними так осторожно, точно это были сторожевые псы, уснувшие у порога сознания, которых мне не хотелось будить. Я только чуть-чуть прикасался к ним, следя за тем, чтобы они не поднялись. Я был слишком благоразумен, научен слишком горьким опытом, чтобы будить их. Но теперь Белая Логика, независимо от моей воли, будила их для меня, ибо Белая Логика обладает бесстрашным мужеством и не боится никаких чудовищных порождений земного сна.
«Пусть мудрецы всех направлений осуждают меня, — нашептывает мне Белая Логика во время прогулки, — что из того? Истина со мной, и ты это знаешь. Ты не в силах одолеть меня. Они говорят, что я веду к смерти. Что ж из этого! Это истина. Жизнь лжет, чтобы заставить тебя жить. Жизнь — это беспрерывная сеть обмана, это безумная пляска в призрачном изменчивом царстве теней, где явления, в образе мощных приливов, поднимаются и опадают, прикованные цепями к колесам лун, светящих за пределами нашего сознания. Все явления призрачны. Жизнь — страна призраков, где явления меняются, распыляются, переходят одно в другое. Они есть и их нет, они горят, мигают, угасают и исчезают, чтобы снова вернуться в новом образе. Ты сам такая же видимость, составленная из бесчисленных видимостей, ведущих свое начало из далекого прошлого. Видимость знает одни только миражи. Тебе известен мираж желания, и самые эти миражи не что иное, как неисчислимые, невообразимые скопления видимостей, которые теснятся в тебе, создавая твой образ. Они влекут тебя к растворению в других, невообразимых, неисчислимых скоплениях видимостей, из которых произойдут будущие поколения страны призраков. Жизнь — только преходящая видимость. Ты сам только видимость. Ты вышел, невнятно бормоча, из эволюционного болота, как порождение всех призраков, предшествовавших тебе и вошедших в тебя, и точно так же, невнятно бормоча, снова исчезнешь, растворишься, слившись с новыми призраками, которые придут тебе на смену».
На все это, конечно, мне нечего возразить, и, окутанный вечерними тенями, я усмехаюсь в лицо Великому Фетишу, как Конт окрестил жизнь. Я вспоминаю также изречение другого пессимиста: «Все преходяще. Тот, кто родился, должен умереть, а умерший радуется обретенному покою».
Но вот в вечерних сумерках ко мне подходит человек, который не стремится к покою. Это рабочий с ранчо, старик, выходец из Италии. Он раболепно снимает передо мной свою шляпу, ибо я действительно являюсь властелином его жизни. Я даю ему пищу, кров и возможность существовать. Он проработал всю свою жизнь, как скотина, и жил с меньшим комфортом, чем мои лошади в своих устланных соломой конюшнях. Работа искалечила его. Он прихрамывает, одно плечо у него выше другого, узловатые руки его отвратительны, пальцы ужасны, как настоящие когти. Это по виду очень жалкий образчик человеческой породы, и мозг его так же туп, как уродливо тело.
«Тупость не позволяет ему понять, что он только призрак, — хихикает Белая Логика, подмигивая мне. — Чувства его одурманены. Он рабски предан миражу, называемому жизнью. Мозг его набит навязчивыми идеями. Он верит в потусторонний мир. Он воспринял фантазии попов, которые подсунули ему роскошный мыльный пузырь райского блаженства. Он чувствует какое-то неясное сродство между собой и несуществующими духами. Он как бы в тумане видит себя странствующим дни и ночи в межзвездных пространствах. Он непоколебимо убежден, что вселенная была создана именно для него и что он будет вечно жить в сверхчувственном мире, который он и ему подобные воздвигли из иллюзий и обманов.
Но ты, который раскрыл книги и удостоился моего ужасного доверия, ты знаешь, что он такое на самом деле — брат тебе и праху, шутка космических сил, химическое соединение, принаряженный зверь, который возвысился над другими рычащими зверями благодаря тому, что большие пальцы его рук по счастливой случайности оказались перпендикулярны остальным. Он одинаково близок тебе, горилле и шимпанзе. В гневе он выпячивает грудь, рычит и дрожит в бешенстве. Ему знакомы чудовищные звериные порывы, ибо он сплошь состоит из пестрых лоскутьев забытых первобытных инстинктов».
«Однако он верит в свое бессмертие, — слабо возражаю я. — Согласись, что для такого олуха это недурно — усесться верхом на плечи времени и разъезжать по вечностям».
«Ба! — следует возражение. — Уж не намерен ли ты закрыть свои книги и поменяться местами с этим существом, состоящим только из аппетита и низменных желаний, с этой марионеткой, пляшущей на веревочке желудка и похоти?»
«Быть глупым — значит быть счастливым», — настаиваю я.
«Значит у тебя такой же идеал счастья, как и у примитивных медуз, плавающих в стоячих тепловатых сумеречных водах, а?»
О, жертва не может сражаться с Ячменным Зерном!
«Отсюда один шаг до блаженного небытия буддийской Нирваны, — добавляет Белая Логика. — Ну, вот мы и дома. Выпей и подбодрись. Мы, прозревшие, понимаем все, всю блажь и пошлость этого фарса».
В своем кабинете, стены которого уставлены книгами, в этом мавзолее человеческих мыслей, я пью и пью, расталкиваю псов, спящих в сокровенных глубинах мозга, и напускаю их через извилины суеверия и веры на стены предрассудка и закона.
«Пей, — говорит Белая Логика. — Греки верили, что вино дано им богами для того, чтобы они могли забыть убожество своего существования. Вспомни, что сказал Гейне».
Я хорошо помню слова этого пылкого еврея. Все кончается с последним вздохом: и радость, и горе, и любовь, макароны и театр, зеленые липы и малиновые леденцы, власть человеческих отношений, сплетни, собачий лай и шампанское.
«Твой ослепительный белый свет — болезнь, — говорю я Белой Логике. — Ты лжешь».
«Лгу, потому что говорю слишком жестокую правду», — возражает она.
«Увы, да, все в этом мире шиворот-навыворот», — с грустью соглашаюсь я.
«Ну, Лиу Лин был мудрее тебя, — издевается Белая Логика, — помнишь его?»
Я утвердительно киваю: Лиу Лин, большой пьяница, принадлежал к кружку пьянствующих поэтов, которые жили в Китае много веков тому назад и называли себя «Семью мудрецами бамбуковой рощи».
«Это Лиу Лин, — торопится Белая Логика, — сказал, что пьяного житейские треволнения трогают не больше, чем водоросли на дне реки. Прекрасно. Выпей-ка еще, и пусть иллюзия и обманы жизни превратятся и для тебя в речные водоросли».
Пока я наливаю и пью своё виски, мне вспоминается еще один китайский философ, Чан Цзы, который за четыреста лет до Рождества Христова бросил вызов призрачному миру:
«Откуда я знаю, не раскаиваются ли мертвые в том, что когда-то цеплялись за жизнь? Тот, кому снится пир, просыпается для горя и печали. Тот, кому снились горе и печаль, просыпается, чтоб присоединиться к веселой охоте. Во сне они не сознают, что спят. Некоторые пытаются даже разгадать во сне то, что им снится, и, только проснувшись, убеждаются, что это был сон… Дураки воображают после этого, будто они и в самом деле проснулись и льстят себя уверенностью в том, что они действительно принцы или крестьяне. И ты, и Конфуций — только сны, и я, который утверждаю, что вы сны, сам только сон.
Однажды мне, Чан Цзы, приснилось, будто я бабочка, с легкостью порхающая по воздуху то тут, то там. Я помню, что следовал при этом только капризам бабочки и совершенно утратил ощущения своей человеческой личности. Вдруг я проснулся и почувствовал себя человеком, самим собой. Но не знаю — был ли я человеком, которому приснилось, что он бабочка, или я теперь бабочка, которой снится, что она человек».
Алексей Грогуль, психотерапевт в модальности Транзактный Анализ.
Продвинутый Практик ТА (СОТА)
Кандидат на звание сертифицированного транзактного аналитика в области психотерапии.
Индивидуальная, семейная, групповая терапия.
Мои контакты
Моя книга

Я не пью 6 лет 0 месяцев 23 дней

Аватара пользователя
gav
Russia
Модератор
Сообщения: 17180
Зарегистрирован: 30 июн 2018, 13:49
Имя: Алексей
Откуда: Химки
Контактная информация:

Книга "Джон ячменное зерно". Джек Лондон

Сообщение gav »

Глава XXXVII
«Ну довольно, — говорит Белая Логика, — забудь этих азиатских мечтателей давно прошедших времен. Наполни свой стакан и давай пересмотрим пергаменты вчерашних мечтателей, которые грезили здесь, на твоих согретых солнцем холмах».
Я начинаю перелистывать документы, хранящие перечень имен бывших владельцев моего токайского виноградника, принадлежащего к ранчо Петалума. Это скорбный длинный список человеческих имен, начиная с Мануэля Микельторено, бывшего одно время «мексиканским губернатором и главнокомандующим и инспектором департамента обеих Калифорний». Он пожаловал десять квадратных миль похищенной у индейцев земли полковнику дону Мариано Гвадалупе Валлехо в благодарность за оказанные стране услуги и за жалованье, которое тот в течение десяти лет выплачивал своим солдатам.
Тотчас же после этого заплесневелая летопись человеческой алчности принимает грозный вид поля битвы — оживленной борьбы с прахом. Тут и доверенности, и закладные, и передаточные, и дарственные, и судебные решения, и описи, и приказы о продаже, и извещения о налоговом обложении, и просьбы о назначении администрации, и указы о разделе. Каким непобедимым чудовищем кажется этот непокорный участок земли, мирно дремлющий под благодатным осенним небом, пережив всех этих людей, которые раздирали его поверхность и исчезли!
Кто был этот Джеймс Кинг из Уильяма, носивший столь странное имя? Самый глубокий старик в Лунной Долине — и тот ничего не знает о нем. Однако всего лишь шестьдесят лет назад он одолжил Мариано Валлехо восемнадцать тысяч долларов под залог каких-то земель, в состав которых входил и участок нынешнего моего виноградника. Откуда явился и куда делся Питер О'Коннор, оставивший свое имя на документах о приобретении лесистого участка, занятого теперь токайским виноградником? За ним появляется Луис Ксомортаньи — имечко, годное для заклинаний. Оно мелькает на нескольких страницах этой летописи многострадальной земли.
Затем появляются семьи старых американцев. Погибая от жажды, они пересекают Великую Американскую пустыню, перебираются верхом на мулах через перешеек и огибают на парусниках мыс Горн, чтобы вписать свои короткие, ныне забытые имена там, где до них таким же образом забыты имена десяти тысяч поколений диких индейцев. И имена эти, вроде Халлек, Хейстингс, Свэт, Тэйт, Денмен, Трейси, Гримвуд, Карлтон, Темпл, больше не встречаются уже в Лунной Долине.
Чем дальше, тем быстрее и неистовее сыплются имена, перескакивая со страницы на страницу и так же стремительно исчезая. Но выносливая земля остается, чтобы дать возможность и другим нацарапать на ней свои имена. Появляются имена людей, о которых я что-то смутно помню, но лично никогда не знал: Коулер и Фролинг — они выстроили на токайском винограднике большую каменную давильню на самой вершине холма, но место оказалось неудобным для других виноделов, и те не стали возить свой виноград на такую высоту. Коулер и Фролинг разорились и потеряли участок; землетрясение 1906 года разрушило винодельню, и я теперь живу на ее развалинах.
Ла-Мотт обработал почву, развел виноградники и фруктовые сады, организовал настоящее рыбное хозяйство, построил великолепный дом, в свое время славившийся на всю округу. Но и он был побежден землей и исчез. Тут появляется, наконец, мое бренное имя. На месте его фруктовых садов и виноградников, его великолепного дома и рыбных садков я нацарапал свой след, посадив полсотни тысяч эвкалиптов.
Купер и Гринлоу оставили на прежнем Горном ранчо, составляющем теперь часть моих владений, две могилы: «Маленькая Лилли» и «Маленький Дэвид». Они покоятся там и сейчас, за крошечной четырехугольной самодельной оградой. Кроме того, Купер и Гринлоу в свое время выкорчевали девственный лес, расчистив три поля, по сорок акров каждое. Теперь эти поля засеяны у меня канадскими бобами, а весной их вспашут снова под зеленое удобрение.
Хаска — неясная легендарная фигура из прошлого поколения. Он поднялся вверх по горе и очистил шесть акров в крошечной долине, которая носит с тех пор его имя. Он возделал почву, выстроил дом за каменной оградой и посадил яблони. Теперь нельзя даже найти места, где стоял дом, а о линии ограды можно судить лишь по очертаниям ландшафта. Я возобновил борьбу бывшего владельца и завел ангорских коз, чтобы они съели кустарник, окончательно заглушивший яблони на участке Хаски. Таким образом, и я также, прежде чем исчезнуть, царапаю землю со всем своим кратковременным усердием и вписываю свое имя на страницы юридических документов, пока они еще не покрылись плесенью.
«Мечтатели и призраки», — хихикает Белая Логика.
«Но ведь борьба их принесла кое-какие результаты», — возражаю я.
«Она была основана на иллюзии и проникнута ложью с начала до конца».
«Ложь необходима, чтобы жить».
«Объясни же мне, пожалуйста, какая разница между такой ложью и ложью обычной? — спрашивает Белая Логика. — Ну-ка, наполни свой стакан и давай рассмотрим, что представляли собой эти мудрые лжецы, которые теснятся на твоих полках. Пороемся немного в Уильяме Джеймсе».
«Это вполне здоровый человек, — говорю я. — Он не нашел философского камня, но зато в его произведениях много устойчивых здоровых мыслей, вполне оптимистичных».
«Помесь рационалиста с сентименталистом, — насмехается Белая Логика. — После всех своих мудрствований он по-прежнему цепляется за бессмертие. Он превращает факты в формулы религии, зрелый ум — в насмешку над разумом. С самой вершины разума Джеймс проповедует отказ от мышления и велит проникнуться слепой верой в лучшее. Какой старый, невероятно старый жонглерский прием метафизиков: устранить разум, чтобы спастись от пессимизма, неизбежно вытекающего из суровой и трезвой работы рассудка.
Эта плоть твоя — действительно ты? Или это нечто постороннее, что принадлежит тебе? Что такое твое тело? Машина, превращающая возбудителя в чувства. Возбудители и чувства запоминаются. Из них создается опыт. Следовательно, твое сознание состоит из таких опытов. Ты каждую минуту представляешь собой лишь то, что ты в эту минуту думаешь. Твое Я является одновременно и объектом, и субъектом. Твое сознание само утверждает вещь и в то же время является вещью. Мыслитель — есть мысль, знающий — знание, обладатель — это то, чем обладаешь.
В конце концов, как тебе прекрасно известно, человек представляет собой лишь сумму изменчивых состояний сознания, поток проходящих мыслей, причем каждая мысль о себе есть новое Я, мириады мыслей — мириады личностей, вечное созидание, которое, однако, никогда не переходит в бытие, — быстро проносящиеся призраки призрачного царства. Но человек не хочет добровольно примириться с этим, он восстает против необходимости исчезнуть самому. Он не желает исчезать. Если уж нужно умереть, то он оживет потом снова!
Он берет атомы и искристые брызги света, отдаленнейшие туманности, капли воды, смутные ощущения, комочки слизи и космические громады, смешивает все это с жемчужинами веры, женской любовью, вымышленными ценностями, жуткими предчувствиями, вызывающими дерзостями и из всего этого строит себе бессмертие, чтобы поразить небеса и сбить с толку грандиозные силы космоса. Он извивается в своей навозной куче и, точно дитя, заблудившееся во тьме среди злых духов, взывает к богам, стараясь убедить их в том, что он их младший брат, что он только временно пленник и от природы так же свободен, как и они. Какие памятники эгоизма, — мечты и тени мечтаний, что исчезают вместе с мечтателем, перестают существовать, когда перестает существовать он.
В этой жизненной лжи, которую люди нашептывают и передают друг другу, точно заклинания против сил Ночи, нет ничего нового. Заклинатели, знахари и колдуны были отцами метафизики. Ночь и Курносая всегда представлялись человечеству людоедами, подстерегающими путников на дороге жизни. И метафизикам во что бы то ни стало нужно было пробраться мимо них, хотя бы ценой лжи. Они были оскорблены железным законом Экклезиаста, по которому люди умирают, как все другие животные, и конец их одинаков. Верования они превратили в планы, религию и философию — в средства достижения своих целей, искренно думая одолеть Курносую и Ночь.
Блуждающие огни, туман мистицизма, психические гиперболы, душевные оргии, скуление во мраке, колдовской гностицизм, покровы и ткани слов, невнятный субъективизм, искусственное обобщение и нагромождение, онтологические фантазии, психические галлюцинации — вот чем заполнены твои книжные полки. Посмотри на них — все это плоды жалкого бешенства жалких безумцев и пылких бунтовщиков — всех этих твоих шопенгауэров, стриндбергов, толстых и ницше!..
Ну-ка, твой стакан опустел. Наполни его и забудь обо всем».
Я повинуюсь, ибо мозг мой теперь весь во власти причуд алкоголя, и, опоражнивая свой стакан, я цитирую Ричарда Хоуви:

Живи! Жизнь и любовь, как свет и тьма,
Приходят не по нашей воле к нам.
Бери же то, что жизнь дает сама,
Пока ты в пищу не попал к червям.

«Ты в моей власти!» — восклицает Белая Логика.
«Нет, — отвечаю я, в то время как алкоголь до безумия взвинчивает меня. — Я знаю, что ты такое, и не боюсь тебя. Под твоей маской гедонизма скрывается сама Курносая, и твой путь ведет к Ночи. Гедонизм — бессмысленность, это тоже ложь; в лучшем случае — попытка труса найти компромисс».
«Теперь уж ты в моих руках, — прерывает Белая Логика.

Но если так не хочешь жалко жить,
Смотри! — ты волен это прекратить,
Без страха пробуждения потом».

Я вызывающе смеюсь, ибо теперь, в эту минуту, я знаю, что Белая Логика, нашептывающая мне мысли о смерти, сама лжет еще больше других, что она величайшая лгунья. Она сама сорвала с себя маску, ее неумеренная веселость обратилась против нее самой, ее собственные змеи укусами оживили старые иллюзии, воскресили и снова укрепили во мне знакомый голос моей юности. И он тотчас же громко закричал, напоминая мне, что по-прежнему в моей власти — возможности и силы, про которые книги и жизнь твердили мне, что они не существуют.
Когда раздается обеденный гонг, мой стакан уже пуст. Язвительно усмехнувшись Белой Логике, я выхожу, чтобы усесться с гостями за стол и во время обеда с напускной серьезностью толковать о новых журналах и глупостях, совершающихся в мире. При этом я облекаю каждую двусмысленность и колкость в форму парадокса и шутки, а когда настроение меняется, с легкостью и наслаждением начинаю смущать своих собеседников, играя почтенными трусливо-буржуазными фетишами, смеясь, меча эпиграммами в изменчивых богов-призраков, в разгул и безумство разума.
Клоун — вот кем нужно быть в жизни! Клоуном! Раз необходимо быть философом, возьмем уж лучше за образец Аристофана. Никому за столом не приходит в голову, что я выпил; я просто в ударе, вот и все. Умственное напряжение утомляет меня, и когда обед кончен, я усаживаю всех за игры, которыми мы увлекаемся с неимоверным пылом.
Вечер закончился; я прощаюсь на ночь и возвращаюсь в свою обставленную книгами берлогу, к своему ложу, к себе самому и к Белой Логике, непобедимой Белой Логике, которая никогда не покидает меня. Погружаясь в пьяный сон, я все еще слышу в себе рыдающий голос юности, как слышал его Гарри Кемп:

Я слышал юность, взывавшую во тьме:
Исчезла моя прежняя радость жизни;
Нет ничего, на что могли бы опереться мои ноги.
Утро растворяется в день.
Оно не может остановиться ни на секунду.
Оно должно наполнить ширь светом,
Испаряющимся скорее, чем аромат розы.
Моя неожиданная радуга пришла
И вот уже уходит…
Да, я юн, потому что я умираю.
Алексей Грогуль, психотерапевт в модальности Транзактный Анализ.
Продвинутый Практик ТА (СОТА)
Кандидат на звание сертифицированного транзактного аналитика в области психотерапии.
Индивидуальная, семейная, групповая терапия.
Мои контакты
Моя книга

Я не пью 6 лет 0 месяцев 23 дней

Аватара пользователя
gav
Russia
Модератор
Сообщения: 17180
Зарегистрирован: 30 июн 2018, 13:49
Имя: Алексей
Откуда: Химки
Контактная информация:

Книга "Джон ячменное зерно". Джек Лондон

Сообщение gav »

Глава XXXVIII
Я пытался изобразить здесь борьбу с Белой Логикой, совершавшуюся во мраке моей души. Я старался по мере своих сил раскрыть перед читателем тайники человеческой души, одурманенной Джоном Ячменное Зерно. Но читатель должен помнить, что это настроение, на чтение которого он потратил какие-нибудь четверть часа, только одно из тысяч настроений, которые Ячменное Зерно дает человеку тысячи раз в течение дня и ночи.
Мои алкогольные воспоминания подходят к концу. Как всякий сильный, здоровый пьющий, должен открыто заявить, что существую до сих пор на этой планете только благодаря незаслуженному счастью — моей широкой груди, сильным плечам и крепкому сложению. Я уверен, что лишь очень небольшой процент молодежи в возрасте пятнадцати — семнадцати лет, выдержал бы такое пьянство, какому предавался в эти годы я, и что лишь считанные мужчины, поглощая столько алкоголя, сколько поглощал в свои годы я, выжил бы, чтобы рассказать об этом. Я выдержал борьбу с Ячменным Зерном не в силу каких-либо личных добродетелей, а только благодаря тому, что не был алкоголиком от природы и всеми силами необычайно стойко боролся с Ячменным Зерном.
Сколько других, менее счастливых моих попутчиков по этой дороге погибло на моих глазах. Только огромное счастье, случай, удача — назовите, как вам будет угодно, — дали мне возможность пройти невредимым сквозь пламя Ячменного Зерна. Ни жизнь моя, ни характер, ни жизнерадостность не пострадали от этого. Их, правда, немного опалило огнем, но, как это бывает иногда с отчаянными смельчаками, бросающимися на верную смерть, они непонятными, неисповедимыми путями все же вышли из боя невредимыми.
И как те, кто случайно уцелел в кровавой битве, кричат: «Долой войну!», так кричу сейчас и я: «Долой алкоголь!» Единственный способ прекратить войну — это перестать воевать. Единственный способ уничтожить пьянство — это прекратить продавать алкоголь. Китай прекратил всеобщее курение опиума, запретив разводить и ввозить его. Философы, жрецы и врачи тысячу лет до хрипоты твердили о вреде опиума, но пока опиум был доступен всем, курение его продолжалось. Такова уже наша человеческая природа!
Мы прекрасно научились оберегать наших детей от мышьяка, стрихнина, туберкулезной и тифозной заразы, которые могут убить их. Такие же меры следует принять и по отношению к Ячменному Зерну! Уничтожьте его. Не позволяйте ему всюду на законном основании мозолить глаза вашим детям. Я пишу не об алкоголиках и не для алкоголиков, а для нашей молодежи, для тех юношей, в которых трепещет любовь к приключениям, радость к жизни и общественная жилка, для тех, кого наша варварская цивилизация стремится смять и уничтожить, подсовывая им яд на каждом углу. Я пишу это для здоровых, нормальных юношей настоящего и будущего.
Вот почему я спустился в Лунную Долину, предварительно немного выпив и отдав свой голос за предоставление женщинам избирательных прав. Я сделал это, ибо знаю, что женщины — жены и матери, — получив право голоса, навсегда загонят Ячменное Зерно в исторические архивы, где хранятся остатки всех исчезнувших варварских обычаев. Если вам при этом почудится в моем крике нотка личного страдания, вспомните, что я действительно перенес немало тяжелого в этой борьбе. Одна мысль, что моей дочери или сыну может угрожать нечто подобное, приводит меня в ужас.
Женщины — истинные хранительницы нации. Мужчины — прожигатели жизни, искатели приключений, игроки, и в конце концов их почти всегда спасают жены. Одним из первых химических изобретений мужчины был алкоголь, и он не перестает выделывать и пить его до наших дней, но не было дня, чтобы женщины не боролись против пьянства мужчин, хотя они никогда не имели возможности принять против этого какие-нибудь решительные меры. Как только женщина получает где-нибудь право голоса, она первым делом закрывает кабаки. Мужчины и через тысячу поколений не решатся сделать это по своей инициативе. С таким же успехом можно ожидать, чтобы морфинисты запретили продажу морфия.
Женщины знают, что за пьянство мужчин они заплатили кровавым потом и слезами. Оберегая здоровье нации, они примут меры, чтобы оградить своих будущих сыновей и дочерей.
И это будет так легко. Огорчатся лишь неизлечимые алкоголики, да и то только одного поколения. Я, как один из них, торжественно заверяю на основании долгого знакомства с Ячменным Зерном, что не слишком огорчусь, если придется бросить пить, когда все вокруг меня перестанут делать это и достать спиртные напитки будет невозможно. С другой стороны, большая часть нашей молодежи настолько чужда по своей природе алкоголю, что, не имея к нему доступа, даже не почувствует никакого лишения. Она узнает о кабаках лишь из исторических книг и отнесется к ним, как к чему-то вроде боя быков или сжигания ведьм на кострах.
Алексей Грогуль, психотерапевт в модальности Транзактный Анализ.
Продвинутый Практик ТА (СОТА)
Кандидат на звание сертифицированного транзактного аналитика в области психотерапии.
Индивидуальная, семейная, групповая терапия.
Мои контакты
Моя книга

Я не пью 6 лет 0 месяцев 23 дней

Аватара пользователя
gav
Russia
Модератор
Сообщения: 17180
Зарегистрирован: 30 июн 2018, 13:49
Имя: Алексей
Откуда: Химки
Контактная информация:

Книга "Джон ячменное зерно". Джек Лондон

Сообщение gav »

Глава XXXIX
Конечно, никакая личная повесть не может считаться законченной, пока судьба героя неизвестна до самого последнего момента. В этой книге читатель не найдет исправившегося алкоголика. Я никогда не был алкоголиком и никогда не исправлялся.
Некоторое время тому назад мне пришлось совершить плавание вокруг мыса Горн на паруснике. Путешествие длилось сто сорок восемь дней. Я не захватил с собой спиртного, и хотя виски капитана в любой момент было к моим услугам, за все время я не выпил ни одной рюмки. Я не пил потому, что не чувствовал желания делать это. Никто на борту не пил, подходящей атмосферы не было, а органического влечения к алкоголю я не испытывал.
И тут передо мной стал ясный и простой вопрос: раз это так легко, почему не воздержаться от вина и на суше? Я тщательно взвешивал и обдумывал этот вопрос в течение всех пяти месяцев путешествия. И все это время абсолютно ничего не пил.
В результате на основе своего прежнего опыта я пришел к кое-каким выводам.
Во-первых, я уверен, что на десять или даже сто тысяч человек не всегда найдется один настоящий алкоголик. Употребление спиртных напитков, по моему мнению, — чисто «умственная привычка». Это не то что пристрастие к табаку, кокаину, морфию или другим наркотикам. Влечение к алкоголю возникает исключительно в мозгу. Там же оно развивается и растет, но почвой для него служит общение с людьми. Из миллиона пьющих, пожалуй, ни один не начал пить в одиночестве. Все начинают пить в компании, и привычка к алкоголю укрепляется при этом тысячей возникающих попутно ассоциаций и влияний, о которых я рассказал в первой части этой повести. Эти-то ассоциации и влияния больше всего способствуют развитию привычки к спиртным напиткам. Роль самого алкоголя, по сравнению с ролью общественной атмосферы, в которой его пьют, очень незначительна. Редко можно встретить человека, который чувствовал бы непреодолимое органическое влечение к вину, не привыкнув пить его в компании. Я допускаю, что такие люди существуют, но сам таких никогда не встречал.
За это долгое пятимесячное путешествие я убедился, что алкоголь отнюдь не занимает места среди потребностей моего организма, но зато я обнаружил и другое, а именно, что эта потребность коренится исключительно в уме и общении с людьми. Мысль об алкоголе немедленно вызывала у меня, по ассоциации, представление о дружеской компании, когда же я думал о компании — то ассоциацией был алкоголь. Компания и алкоголь были слиты в моем представлении, как сиамские близнецы. Они никогда не возникали друг без друга.
Читал ли я, лежа на палубе в складном кресле, или беседовал с кем-нибудь из пассажиров, случайное упоминание о какой-либо части земного шара тотчас же вызывало во мне представление о тамошних напитках и друзьях, с которыми я распивал их. Все прекрасные ночи, дни и минуты, все яркие воспоминания и безумства, связанные с этим, начинали тесниться в моей памяти. Я вижу на странице книги слово «Венеция» и тотчас же вспоминаю столики в кафе и на тротуарах. «Битва при Сантьяго», — говорит кто-то, и я отвечаю: «Да, я бывал там». Но я не вижу перед собой ни места битвы, ни Кетл-Хилл, ни Дерево Мира, а только кафе «Венера» на площади Сантьяго, где я однажды знойным вечером пил и беседовал с одним человеком, умиравшим от чахотки.
Я слышу название лондонского Ист-Энда — и передо мной встают освещенные трактиры, а в ушах раздаются крики: «На два пенса горькой!», «На три шотландского!» Латинский квартал… Я сразу вижу себя в студенческом кабачке: вокруг веселые и возбужденные лица, все мы пьем холодный, хорошо очищенный абсент, в то время как взволнованные и хриплые голоса, спорящие о Боге, искусстве, демократии и других столь же простых проблемах существования, становятся все громче и громче.
Во время бури в Рио де Ла-Плата мы решаем в случае аварии зайти в Буэнос-Айрес — американский Париж. И в моей памяти тотчас встают залитые светом переполненные кафе, я слышу звон поднятых стаканов, песни, веселье и гул возбужденных голосов. Попав затем в полосу северо-восточных муссонов в Тихом океане, мы уговариваем нашего капитана зайти в Гонолулу; причем, убеждая его, я вспоминаю прохладные террасы, на которых мы так часто пили коктейли и шампанское, что нам подавали на берегу в Вайкики. Кто-то из пассажиров рассказывает, как приготовляют в Сан-Франциско диких уток, и я немедленно переношусь в шумный освещенный зал ресторана и сквозь бокалы золотистого рейнвейна различаю лица старых друзей.
Я пришел в результате к тому заключению, что с удовольствием посещу вновь все эти прекрасные места, но только при одном условии — со стаканом в руке. В этой фразе есть что-то магическое. В ней содержится гораздо больше значения, чем в словах, из которых она состоит. Я всю свою жизнь прожил в атмосфере, которую как нельзя лучше отражает эта фраза — со стаканом в руке. Она сделалась теперь частью меня самого. Я люблю сверкающее остроумие, сердечный смех, звенящие голоса мужчин, когда со стаканом в руке они захлопывают дверь в серый мир и начинают жить новой, безумной, радостной, ускоренной жизнью.
Нет, решил я, при случае я буду пить. Несмотря на мудрые мысли, усвоенные и переработанные мной, я спокойно и сознательно решил продолжать делать то, к чему привык. Я буду пить, но умереннее, осторожнее, чем раньше. Я не позволю себе превратиться снова в ходячий факел и никогда не призову Белую Логику. Теперь я знаю, как уберечь себя от этого.
Белая Логика похоронена теперь рядом с Долгой Болезнью. Ни та, ни другая не станут больше тревожить меня. Долгую Болезнь я похоронил уже много лет назад. Она спит непробудным сном, так же как и Белая Логика. Теперь в заключение я могу сказать лишь одно: я глубоко сожалею о том, что мои предки не уничтожили своевременно Ячменное Зерно. Я жалею о том, что Ячменное Зерно по-прежнему процветает на каждом шагу в том обществе, где я родился. Иначе я не познакомился бы и не сблизился бы с ним до такой степени.
Алексей Грогуль, психотерапевт в модальности Транзактный Анализ.
Продвинутый Практик ТА (СОТА)
Кандидат на звание сертифицированного транзактного аналитика в области психотерапии.
Индивидуальная, семейная, групповая терапия.
Мои контакты
Моя книга

Я не пью 6 лет 0 месяцев 23 дней

Аватара пользователя
gav
Russia
Модератор
Сообщения: 17180
Зарегистрирован: 30 июн 2018, 13:49
Имя: Алексей
Откуда: Химки
Контактная информация:

Книга "Джон ячменное зерно". Джек Лондон

Сообщение gav »

Конец
Алексей Грогуль, психотерапевт в модальности Транзактный Анализ.
Продвинутый Практик ТА (СОТА)
Кандидат на звание сертифицированного транзактного аналитика в области психотерапии.
Индивидуальная, семейная, групповая терапия.
Мои контакты
Моя книга

Я не пью 6 лет 0 месяцев 23 дней

Аватара пользователя
Ольгааа
Russia
Профессор
Профессор
Сообщения: 10293
Зарегистрирован: 22 сен 2018, 13:09
Имя: Ольга

Книга "Джон ячменное зерно". Джек Лондон

Сообщение Ольгааа »

Спасибо, Леш!

Я не пью 8 месяцев 23 дней

Аватара пользователя
nvp
Врач
Врач
Сообщения: 2761
Зарегистрирован: 03 июл 2018, 17:37

Книга "Джон ячменное зерно". Джек Лондон

Сообщение nvp »

gav, Алексей, дорогой, огромное спасибо тебе за эту книгу yes !
Наверное, я бы себе сказала, что список книг, обязательных к прочтению, теперь выглядит так:
- Большая книга АА;
- Как не пить (Олег Стеценко);
- Джон Ячменное зерно (Джек Лондон).
Психолог, консультант по зависимости (алкоголизм, наркомания), специалист по созависимости. Работаю в реабилитации с химически зависимыми пациентами и их близкими (индивидуально и в группе).
Осознанно трезва с 1 марта 2018 года.
Аватара пользователя
nvp
Врач
Врач
Сообщения: 2761
Зарегистрирован: 03 июл 2018, 17:37

Книга "Джон ячменное зерно". Джек Лондон

Сообщение nvp »

Кстати, умер Джек Лондон из-за проблем с почками.
В 40 лет.
Прославленный писатель, журналист, военный корреспондент. Отчаянно смелый авантюрист, весёлый и харизматичный человек. Его биография - тема не для одного сериала).
Надо ли говорить, что Джон Ячменное зерно таки весьма крепко приложил руку к его скоропостижному уходу..
Кстати, есть у него пронзительно-трогательный роман "Маленькая хозяйка большого дома"; в свои нежные 15-16 лет над ним ревела...такая там любовь..
Психолог, консультант по зависимости (алкоголизм, наркомания), специалист по созависимости. Работаю в реабилитации с химически зависимыми пациентами и их близкими (индивидуально и в группе).
Осознанно трезва с 1 марта 2018 года.
Аватара пользователя
gav
Russia
Модератор
Сообщения: 17180
Зарегистрирован: 30 июн 2018, 13:49
Имя: Алексей
Откуда: Химки
Контактная информация:

Книга "Джон ячменное зерно". Джек Лондон

Сообщение gav »

nvp писал(а): 05 сен 2019, 05:20 умер Джек Лондон из-за проблем с почками.
Отравившись морфием kjh-
Алексей Грогуль, психотерапевт в модальности Транзактный Анализ.
Продвинутый Практик ТА (СОТА)
Кандидат на звание сертифицированного транзактного аналитика в области психотерапии.
Индивидуальная, семейная, групповая терапия.
Мои контакты
Моя книга

Я не пью 6 лет 0 месяцев 23 дней

Аватара пользователя
nvp
Врач
Врач
Сообщения: 2761
Зарегистрирован: 03 июл 2018, 17:37

Книга "Джон ячменное зерно". Джек Лондон

Сообщение nvp »

gav писал(а): 05 сен 2019, 13:25
Отравившись морфием kjh-
Читала об этом. Одна из версий - сделал это преднамеренно, т.е. - суицид.
Достал его таки демон..
Психолог, консультант по зависимости (алкоголизм, наркомания), специалист по созависимости. Работаю в реабилитации с химически зависимыми пациентами и их близкими (индивидуально и в группе).
Осознанно трезва с 1 марта 2018 года.
Ответить